Белая птица

Далее раскрыл Карачаев «Наставление по нагану», чтобы затвердить названия некоторых частей (освежить в памяти, как интеллигентно выражалась Анна). И неожиданно для себя просидел над книгой ночь. Глазам своим не поверил, разбудил жену, показал ей; она сказала «угу» и стала пристраиваться спать у него на плече.

Карачаев нашел десятка полтора мелких технических неточностей и просто описок в «Наставлении», незаметных для командира стрелкового взвода, вопиющих для будущего инженера ВВС. Экзаменатором был тоже майор. Когда Карачаев показал ему свои находки, тот потерял дар речи: «Наставление», правда, не Устав, который подписывает маршал и нарком, однако же… Так он и не сказал Карачаеву ни слова, а назавтра поехал в Воениздат.

Получил Егорка две пятерки, но, пожалуй, первая была ему дороже и памятней, как будто он был курсантом пехотного училища.

А между тем на заводе он работал здорово, приходил домой веселый, о своем деле, о товарищах рассказывал чудеса. Тогда повсюду было приподнятое настроение, потому что в городах закрылись биржи труда, кончилась безработица. И кормиться стали немного лучше, и главный подарил Георгию заграничный спиннинг, и сын, их сын, заколачивал куда попало гвозди.

Но чего-то как будто бы недоставало… Анна помнила, что ей тоже хотелось что-либо сочинить, вроде пьесы…

И она сочинила, скрыв это от Георгия. Прикидывалась, будто корпит над тетрадками, а на самом деле два года обдумывала и собирала книгу. Зачем так? Она стыдилась своей дерзости — посягать на то, на что посягнул некогда ее отец своей скромной брошюрой «К вопросу…». Работала, потому что не могла иначе, и оправдывалась перед самой собой тем, что это для души…

У книги была счастливая судьба. Ее отметили на конкурсе Наркомпроса, дали много денег. Анна ждала первой корректуры из издательства.

С Урала приехал Янка, привез бутыль спирта. Анне — чулки, а Сережке — крохотные лапоточки из липового лыка, писаные, то есть с узорной подковыркой. Сережу одели в косовороточку с вышивкой, навыпуск, подпоясали шнурком с фунтовыми кистями, и он в лапотках плясал русского. Ходил и притопывал, открыв щербатый рот.

Анна подарила Янке кожаный кисет под махорку.

Однако в этот приезд Ян был странно подавлен, посматривал на Анну виновато. Она уже подумала было, что он женился или женится.

— Ты хвораешь? — спросила она.

— Моя хворь на ножках бегает.

— Ах, все-таки! На высоких каблучках?

— На сегодняшний день да. Интересуется ширпотребом — по коммерческим ценам, а также торгсином.

— У нее есть золото?

— Откуда? Глаза у нее есть…

— Она брюнетка?

— Хуже.

— Девятнадцать лет?

— Тридцать!

— И что же, у нее ангельский характер?

— Креста на ней нет… Припадочная, как те девицы, которые сидят неделями на хлебе и воде, но швыряют сторублевые букеты солистам оперетты.

— Ты с ней работаешь?

— Представь… работник недюжинный. Дело любит.

— Так тебе просто повезло! Что же ты ее прячешь?

Ян буркнул, глядя на свои сапоги:

— Ты о ней слыхала в свое время… Больше ничего не скажу.

— Вот как! Неужели?

Ян перекрестился…

А потом Анна услышала ужасный мужской разговор.

В Ухтомке, ну да, в Ухтомке, в Октябрьские праздники, собрались гости. Приехали товарищи с завода — и с ними один бойкий и горластый парень, мастью еще черней Георгия, уникальный мастер-сборщик; его величали Федором Федоровичем. Лишь Георгий говорил ему: «Федя, друг, уважь…» или «Федя, друг, не гордись…», но дружба меж ними складывалась немирная. За столом они соперничали. Федор был крепок, как Георгий, и только они втроем с Янкой пили спирт, не разбавляя.

Янка обмолвился про карбюраторы, и тут Георгий завелся.

Дело касалось самолета о пяти моторах. Планировали его к четырнадцатой годовщине Октября. Но рабочие дали встречный — спустить машину со стапелей к первому августа, чтобы к празднику испытать ее в полете. На заводе были гости — французские инженеры. Подвел их главный к стапелям и говорит: «Первого августа…» Порядочный тоже бес! Те руками на него замахали, потеряв всякую вежливость: «S’est impossible!» (Это невозможно!)

В цеху тотчас отозвалось: «Это не посибль…»

Ну и действительно, не все от нас зависело: два смежника задерживали карбюраторы и полуоси.

Тогда поехал один человек (Егорка, конечно) на Украину. Как увидели его там в форме ВВС, говорят: «Даем, даем! Через три недели». Человек заявляет: у него встречный план. «Хорошо! Дадим через неделю». Человек говорит: «А французы считают, что это нам не посибль…» Переспросили. Переглянулись. Подумали. «Вот что, говорят, сегодня отгружаем». И привез человек ящики с карбюраторами.

В ночь на второе августа в сборочном он же и скомандовал:

— Сбивай подпоры. Опускай на колеса.

Тройка ломовых коняг потянула самолет на летное поле.