Белая птица

А Сережа побежал к маме и завопил на всю дачу, что он сам видел, как тетя висла у папки на шее.

Гости перестали пить и закусывать, перестали играть на гитаре. Дядя Ян стукнул кулаком по столу. Пришел из сада отец, взял Сережу за руку и повел спать раньше времени. Сережа долго не мог уснуть от обиды и горя. Он не раз слыхал, как гости за столом кричали, что бабы вешаются отцу на шею. Гостям — можно, а родному сыну — нельзя?..

Пришла мама и сказала Сереже:

— Люби папу. Мы будем с тобой его любить?

Сережа решил, что будет.

Сама она любила книги, и Сережа их любил, кроме одной, которую мама почему-то показывала гостям.

Гости снимали с полки ее первую, и только ее. Подходил отец и тоже заглядывал в эту книгу, хотя до того сто раз ее видел и держал в руках.

Сережа знал, что в ней одни цифры и ни одной картинки. Правда, на обложке ее была напечатана маленькими буквами мамина фамилия. Ну и что ж из того? А сколько раз фото отца печатали в газете; эту газету, посмотрев, бросали…

С рыбалкой так ничего и не вышло. Но мама добилась своего: весной отец взял Сережу с собой на завод. Повез в трамвае через всю Москву, провел через проходную, похожую на деревянный тоннель, подтолкнул в спину…

Сережа с трепетом оглядывался, ожидая увидеть то, что так любил отец. И не увидел.

Сережа знал, что завод — это кирпичные трубы от земли до облаков, выше голубиного полета, печи с жаркими ослепительными пастями, из которых изливается жидкий металл, и станки, станки, станки, мотающие дышлами, как паровозы, но стоящие на месте. А тут ничего такого не было.

Сережа вошел с отцом в обыкновенный дом с узкими окнами высотой в несколько этажей. И оказалось, что внутри нет стен. Дом походил на каменный сарай, только со стеклянной крышей и очень чистым цементным полом. В этом доме строили другой дом — до самой крыши громоздились знакомые дощатые леса. По ним ходили люди в спецовках, с молотками, и слышался, то звонче, то глуше, лязг молотков, частый, как барабанная дробь.

— Ну вот… — сказал отец, будто следовало чему-то удивляться, и ушел от Сережи надолго.

Пока он ходил, Сережа разглядел за лесами длинный ребристый решетчатый переплет из светлого металла, с пятнышками заклепок, и догадался: строят мост. Но зачем в доме мост? Разве мосты бывают в домах?

Вернулся отец, взял Сережу за руку и потащил прочь. Лицо у отца было сурово и темно. Сережа спросил на ходу, оглядываясь на леса:

— Это что?

— Птица, — ответил отец с непонятной дрожью в голосе. — Самая большая в мире.

Сережа надулся. Отец, конечно, шутил. Он ничего не объяснял и не рассказывал, так же, как маме дома.

После этого они пошли в другой дом, тоже обыкновенный, но с широкими окнами во весь этаж. Сереже открылся огромный зал, заставленный от стены до стены досками-щитами; они стояли торчком. К доскам прикноплены широченные листы бумаги. Между досками, словно прячась друг от друга, ходили люди в халатах, с карандашами.

Отец опять куда-то исчез. Сереже надоело смотреть на доски и бумагу. Такая хорошая бумага, а на ней ничего путного не нарисовано. Тонкая паутина линий, непонятная и неинтересная; называется — чертеж, от слова черт.

Все же Сережа спросил отца, когда тот появился и опять потащил его за руку:

— А это что?

— И это птица. Она же самая… Десять тысяч ее костей и перьев. Десять тысяч чертежей… — Так сказал отец, глядя поверх Сережиной головы, будто там, перед ним, был другой Сережа и будто тот Сережа был ему милей всего на свете.

Горестно опустив голову, Сережа бежал за отцом. Птица! Самая большая в мире… Десять тысяч костей… Сережа мечтал увидеть, потрогать ее. И никогда не думал, что отец над ним так посмеется.

На асфальтовом дворе, между домами с узкими и с широкими окнами, на солнцепеке, где резало глаза и мутилось в голове, встретился им дяденька с портфелем, правда, очень интересный — деревянный. И желтые зубы, и серые волосы на стриженой голове, и руки с толстыми ногтями у дяденьки были деревянные, и голос — тоже деревянный. Когда этот дяденька шел, поворачивал голову, открывал рот, слышался скрип.

— Здорово! — сказал дяденька, заступая отцу дорогу.

— Привет, Антон-н-н… — сказал отец, как послышалось Сереже.

Дяденька глянул на Сережу бархатными глазами, сделанными из кусочков коры (ресницы были белые).

— Пацан? Ведь вот, подлец, мужеского полу!.. А? Ремешка-то пробовал у тебя? Оно чувствуется, что воспитание даешь хорошее.

Отец медленно поднял ладони к своим по-азиатски прямым и черным волосам, медленно и страшно. Подумалось Сереже: как опустит отец ладони — ах! — и расколет дяденьку, словно чурбан. Внутри он будет трухлявый, из него посыпятся муравьи, унося белые-пребелые шарики; если эти шарики спрятать хоть под тяжелым камнем, хоть на верхушке дерева, муравьи их отыщут и спасут; отец говорил, что из этих шариков можно сделать омлет…

Пока Сереже это думалось, дяденька шевелил губами, как в немом кино, и вдруг Сережа удивился, услышав, как дяденька кричит на отца гнусаво-деревянно: