Белая роза, Черный лес

Через две-три недели Джон поправится и уйдет. Что тогда останется ей? Желание свести счеты с жизнью было уже не таким острым. Случившееся показало Франке: она еще может принести пользу, как-то повлиять на чужие судьбы. Вот только какая больница ее примет? Она – предательница рейха, ее осудили за подрывную деятельность. В Германии ей делать нечего. Денег хватит примерно на год, а потом? Вдруг она так и не найдет работу? Есть дядья и тетки в Мюнхене, двоюродные братья и сестры по всей стране, но не отнесутся ли они к ней как к врагу? Франка много лет с ними не виделась. Родственники по материнской линии вообще ей теперь чужие.

Война скоро кончится. Все изменится. Пережить Гитлера и его режим – уже настоящая победа. Миллионам людей и этого не удалось. Франка мечтала о дне, когда идеалы Ганса и Софи вновь станут нормой жизни, брата и сестру признают героями, а ее простят.

Она подумала о Джоне. Смешно: он теперь самый близкий для нее человек. Никому на свете она столько о себе не рассказывала. И скоро он уйдет. Джон служит народу, а не какому-то режиму, действующему якобы от имени народа. Здешние «патриоты» развращены ложными идеалами. Нацисты осквернили само понятие патриотизма, превратили в полную его противоположность. А настоящие патриоты – это те, кто здраво судит о гитлеровском правительстве и его действиях. Те, кто не поддается на красивые речи нацистов, кто верен себе. Как Ганс и Софи. Как отец Франки. И, вероятно, настоящие патриоты с радостью примут «миссионеров со штыками», которые, конечно же, придут в Германию.

На календаре было двадцатое января 1944 года. Даниэль Беркель склонился над бумагами – именно ими он по большей части теперь и занимался. Изучал документы, проверял доносы, разбирал взаимные жалобы соседей и бывших друзей.

Донос на неугодного соседа мог довести того до ареста, а то и тюрьмы, и некоторые вдруг сообразили: ближние, нанесшие им некогда обиду, отныне в их полной власти. Очень часто люди, осужденные по доносу соседей как враги государства, были виновны лишь в том, что затоптали чью-то грядку или прихватывали порой чужую газету. Неделю назад Даниэль разбирал донос одного ревнивого мужа на симпатичного соседа. Соседа пытали, чтобы уж полностью вывести его на чистую воду, и бедняга признался: да, был романчик. И его отпустили. Пытка – тоже искусство. Перестараешься – и клиент признается хоть в чем, хоть в подготовке покушения на фюрера. Нужно знать меру. У каждого есть предел. Опытный следователь знает, когда поднажать, а когда ослабить. Когда продолжать пытку, а когда – прекратить. Красавца соседа отходили шомполами, но подвесить к потолку только пригрозили и током по гениталиям почти не били. Такие вещи для серьезных случаев, которых становится все больше. Приказы сверху спускают все более свирепые. Беркелю вспомнились довоенные времена. Раньше было проще. Взгляды разных там либералов и космополитов хотя и не поощрялись, но и не карались. Однако в военное время таким в рейхе не место. Наверху помешаны на поиске либералов и так называемых вольнодумцев. Трудно поверить, что где-то еще остались враги, ведь стольких уже выловили, – тем не менее их продолжали находить. Работы у тайной полиции прибавлялось. Такие устаревшие понятия, как доказательная база или процессуальные нормы, давно ушли в прошлое. Гестапо получило над гражданами абсолютную власть, и Беркель не переставал наслаждаться этой властью – над людьми, для которых он в иных обстоятельствах был бы пустым местом. Жалел об одном: семью видел урывками. Никак не получалось и работу делать добросовестно, и с сыновьями проводить время. Несколько фотографий стояло у него на столе, радуя взор. Он посвятил жизнь важному делу, и когда-нибудь его дети скажут ему спасибо. Он принадлежит к поколению, которое добровольно пожертвовало собой ради следующего; а какая награда может быть лучше, чем подарить детям мирный и процветающий рейх? Таков долг любого отца.

Беркель потянулся за давно остывшим кофе, но тут же вспомнил, что уронил в чашку сигарету. Он полез в карман за пачкой, закурил. Пепельница была полная, и пришлось воспользоваться чашкой.

Свет настольной лампы выхватывал из темноты стопки бумаг, ждущих своего часа. На улице было темно. Снег таял, многие дороги уже стали проезжими.

В дверь постучали. На пороге возник сослуживец, Армин Фогель.

– Как ты, Даниэль?

– Сильно занят. Думаю вот, кого брать следующим: официанта, заявившего, что война проиграна, или священника, который тайком служит мессы?

– Знакомые проблемы.

Фогель сел напротив, достал сигареты и тоже закурил. Беркель отодвинул бумаги, радуясь поводу передохнуть.

– Пришел тебе кое о чем рассказать.

– О чем?

– Проходил тут через меня один отчет, вдруг тебя заинтересует. Ты как-то упоминал о встрече со старой знакомой. Франка Гербер, да?

– Да, в юности мы дружили. А что насчет нее?

– На днях получил донесение из Санкт-Петера. Франка Гербер была там перед Рождеством и вела себя подозрительно. Искала костыли для своего приятеля, который якобы повредил ноги, катаясь на лыжах.