Белая сирень

Она достала из сумки косметичку. Расчесала волосы, соорудив на голове подобие причёски. Основательно замазала синяки на лице гримом, радуясь, что навыки не пропали даром. Совершенной внешности, конечно, не получилось, но на улицу вполне можно было выйти.

Перед глазами возникла другая картинка на страничке Артёма – веер и чёрная маска.

«Вы можете придать её словам

Улыбку, взор, какие вам угодно…»

Оля тяжело вздохнула. Он устал её ждать…

До больницы дошла, когда на часах было около трёх дня. Время посещения было в самом разгаре. Оля села на лавочку недалеко от входа, рассматривая посетителей. Не хотелось нос к носу столкнуться с Булькой. Она заметила Вовку, когда тот пулей выскочил из двери и тут же полез на дерево, которое стояло напротив приёмного покоя. Медсестра в окне, увидев мальчишку, стала грозить ему пальцем и стучать в стекло. Но Вовку это, похоже, только развеселило.

Таня степенно вышла из отделения и, выпятив грудь, направилась прочь. Вовка, повисев какое-то время между двух толстых веток, спрыгнул вниз. Хорошенько вывалявшись в пыли, он несколько раз подпрыгнул, пытаясь сорвать ветку подлиннее и, только убедившись в невозможности это сделать, побежал вслед за матерью.

Оля опустила голову, сжав кулаки. Принять решение было невыносимо трудно. Если она расскажет всё о Мезенцеве следователю, то мир Бульки и Вовки рухнет. Булька права, когда обвиняет Олю во всех смертных грехах. Если бы она не приехала, если бы жила своей тихой жизнью в большом городе и не теребила палкой это стоячее болото…

Услышав рядом шаги, подняла голову.

– Павел?

– Привет, – Павел сел рядом и смял кепку в руках. – И вы здесь? А у меня мать в больнице – инфаркт. На опознание съездили, – он прижал кепку к лицу и часто-часто хрипло задышал, отчего ткань, словно живая, задвигалась между чёрными от въевшейся земли и машинного масла пальцами.

34

Следователь лишь на секунду оторвал взгляд от бумаг, посмотрев на неё, затем опять углубился в записи. Ей не пришлось ждать, дежурный молча пропустил её на входе.

Девушка огляделась. Должно быть, следователь и ночует здесь, не тратя времени на возвращение в гостиницу. На старом потёртом диване лежит свёрнутая валиком куртка, хранящая след от головы.

Ольга молчала. Следователь не торопил. Кажется, он вообще никак не реагировал на её присутствие. Или же о чём-то догадывался, давая время на то, чтобы она собралась с силами.

До того момента, когда Оля вошла в горотдел, она зашла к Лаврику. Старик жарил блины. В кастрюле кипел бульон. Платон, лёжа в проходе на кухню, блаженно стонал, валяя по полу мосол и вгрызаясь в него жёлтыми клыками.

– О, дочка, ты как? – вместо фартука Лаврик повязал на поясе старое полотенце и, заметив Ольгу, стал вытирать руки. – Садись давай, я тебе свежих блинов накидаю! Первые-то, смотри, – он ногой приоткрыл дверцу под раковиной, где стояло мусорное ведро, – комом получились. Давно сковородкой не пользовался. А сейчас дело пошло, распеклись родимые!

Девушка прислонилась плечом к стене. Улыбнулась. Глаза резало от масляных испарений, но блинный дух ей нравился.

– Мне надо в одно место сходить. Сделать важное дело, – на душе было так тяжело, что пришлось присесть рядом с собакой, чтобы старик не заметил её состояния.

– Ты не задерживайся! – Лаврик стал резать капусту, роняя под ноги полоски тонких белых листьев. – Не поверишь, мечтал о щах, пока сидел между допросами. Не о своих, конечно. О мамкиных. А сегодня ночью она и сама приснилась. Надо на кладбище сходить. Сходим, а? Оль?

– Конечно.

– Там в комнате на столе, глянь!

Девушка поднялась и зашла в комнату.

– На столе платочек, видишь, голубой? Ты не смотри, что старый. Мамкин ещё. Нашёл вот тоже на антресолях. Ты возьми себе. В церковь пойдём в субботу, прямо с утра.

Ольга развернула тонкий газовый платок. Край кое-где был распущен, цвет – некогда нежно-голубой, стал отдавать желтизной. Но было в нём что-то такое родное, чего Оля лишилась уже очень давно.

– Я постараюсь вернуться как можно скорее!

***

 Оля пододвинулась вместе со стулом ближе к столу.

– То, о чём я вам сейчас расскажу, не предмет моих домыслов и выдумок. Конечно, я могу ошибаться, но… – Оля положила перед собой на стол серёжки. Камешки тускло блеснули, развернувшись гранями в обе стороны.

Следователь, наконец, отложил ручку. Но к украшениям не притронулся.

Оля помедлила. Собравшись с силами, продолжила:

– Я думаю, что они принадлежат Любаве Груздевой. Я… я видела её фотографию.

– Что ж, Ольга Павловна, – под глазами следователя залегли свинцовые тени, – давайте начистоту. Всё, что можно испортить, вы испортили. Где только возможно, наследили. Влезли туда, куда лезть вам было совершенно не нужно, – он потёр переносицу. – Сказать, что я вами восхищён? Не дождётесь. Но был бы искренне опечален, если бы вас убили.

– Спасибо, – выдавила из себя Оля.

– Не за что, – без улыбки произнёс следователь. – Итак, давайте сначала. Откуда это у вас?