Белая сирень

— Встань! Не унижайся, — отстранился от его рук Николай. — До чего ты дошел! И вы, святой отец, покровительствуете этому безумию. Дом Романовых силен, как никогда. Я знаю свой долг перед троном, Россией и нашей династией. У России свой устав, свой путь, своя честь. Нам Европа не указ. Русскому народу их свобода хуже хомута. Барин и мужик от века были двумя руками России при одном сердце — помазаннике Божьем. На том стояли и стоять будем. И не мне расшатывать трон великого Петра, который ныне, как никогда, крепок. Вещей своей душой я вижу торжество тысячелетия дома Романовых, и в этом величественном строении есть и мой камешек.

— Слепец!.. Несчастный слепец!.. — Александр упал на пол и бил кулаками по земляному полу кельи. — Русская государственность преступна. Она давно уже не от Бога, а от нечистого!..

— Благословите, святой отец, — склонился Николай перед Серафимом, давая понять, что разговор окончен.

— На твой путь я тебя не благословлю, — прошелестело в ответ.

Николай резко повернулся и вышел из кельи. На полу глухо рыдал Александр.

Отец Серафим подошел и с силой, неожиданной в таком ветхом теле, поднял его, помог сесть на лавку. Дверь кельи отворилась, вернулся Николай.

— Я не хотел уйти, не попрощавшись, — обратился он к брату. — Кто знает, свидимся ли еще. — Он вдруг засмеялся каким-то мелким смешком. — Забыл рассказать тебе занятную историю.

Александр с удивлением смотрел на жесткое лицо брата, не соответствующее ни веселому тону, ни странному смешку.

— В Сибири объявился один склонный к рассказам мужичок. Он называет себя Александром Павловичем, ушедшим сперва в Таганрог, а потом из Таганрога.

— Это правда? — вяло полюбопытствовал Александр.

— В русском народе всегда была тяга к самозванству. К нему стали прислушиваться. Пришлось этого склонного к рассказам мужика доставить в Петербург. В Третье отделение.

— И что с ним сделали?

— Расспросили. И посоветовали держать язык за зубами. После чего отправили домой.

— Какая-то не русская история… — пожал плечами Александр.

— Это еще не все. Мужичок оказался слишком привержен к рассказам, он не угомонился.

— Его прикончили, этого склонного к рассказам мужичка?

— Зачем так грубо? Просто позаботились, чтобы его рассказы не смущали малых сих.

— Спасибо за предупреждение, брат, — ровным голосом сказал Александр. — Но я-то не склонен к рассказам.

— Ты всегда был скрытным, — усмехнулся Николай и вышел…

…Николай забрался в карету. Кучер пустил лошадей. Карета выехала за ворота и быстро покатилась к лесу. На опушке кучер осадил лошадей. Из кустов вышел невысокий, закутанный в плащ молодой человек и забрался в карету.

— А ну, залетные! — Кучер хлестнул по всем по трем.

— Как я соскучилась! — сказала фрейлина, сбросив плащ и приникнув к широкой груди императора.

— Поверь, мне было прескучнее, — усмехнулся Николай…

…Его веселое, самодовольное лицо замещается на экране уродливой желтой маской старика с голым черепом, чуть припушенным над ушами неопрятной сединой. Если б не рост и не остатки былой выправки, не узнать было бы императора в этой жалкой фигуре.

Он суматошливо пересекает дворцовую залу, сопровождаемый молодым фатоватым адъютантом.

— Последнее мо князя Меншикова, государь! — с улыбкой обращается к императору адъютант.

— Да?.. Какое мо?.. — нервно дернулся Николай.

— Военный министр имеет тройное отношение к пороху: он его не выдумал, не держит в пороховницах и не шлет в Севастополь. — И адъютант со вкусом расхохотался.

Николай сдержал шаг и сказал с истинной болью:

— Неужели вам совсем не жалко Россию? Неужели никому не жалко Россию?

— Севастополь — крепость, но не Россия, — небрежно сказал адъютант.

— Севастополь — больше, чем крепость и военный порт. Это ключ к Черноморью, символ нашего морского могущества! — Николая всего трясло.

— Я, что ли, его сдал? — обиженно пробурчал адъютант.

— Как?.. Что я слышу?.. Разве Севастополь сдали? — задушенным голосом проговорил Николай. — Почему мне не доложили? Где реляция Горчакова, этой рохли?..

— Реляции еще не было… Вот мы и решили, что он сдал город.

— Решили?.. Севастополь никогда не будет сдан! — И словно для самого себя тихо добавил: — Такого позора не пережить.

Николай прошел в свой кабинет. Из-под его ног метнулась громадная крыса.

— Тьфу, гадость!.. Опять не насыпали яду в щели. Как распустились, негодяи! — Он взял колокольчик и с раздражением затряс им.

Никто не явился. Николай подошел к резному шкапчику, висящему на стене, и достал пакетик с крысиным ядом. В дверь постучали.

Знакомый адъютант протянул ему конверт.

— От генерала Горчакова!

— Хорошо. Ступайте!

Адъютант вышел. Николай вертел в руках такой большой, такой надежный и такой страшный конверт.