Белая сказка

Как услышал Егорка про пули с именем, так сразу всё и понял.

— Есть, — говорит,— у меня патрон безымянный, в аккурат про твоё железное горюшко.

— Твоя-мне-правда-капут-на-месте-тогда-помочь-тебе-гуттенменш-я-вилль,— возрадовался заводной сторож.

И жестами пояснил, что сейчас составит он хитроумную записку уставным почерком и положит себе за отворот. Коли безымянный патрон свою силу над ним возымеет, то Егорка сможет взять себе записку, в которой важный немецкий секрет по пунктам расписан. А если нет, то не отвертеться незваному гостю от санитарно-канцерогенных процедур.

Делать нечего, отдал Егорка заводному сторожу заветный патрон, а тот, согласно договорённости, отчеканил уставным почерком записку, которую немедля схоронил под униформой. Затем он зарядил своё быстробойное ружьё спасительным снарядом и привычно стрельнул аккурат себе промеж глаз.

Зазвенели тут нордические принадлежности, полетели в разные стороны анодированные черепа и эмалированные свастики, покачнулся заводной немец, да и выпустил иванов дух через вентиляционные отверстия. Душа обернулась сизой птицей и отправился в края, из которых ни ответа нет, ни выдачи...

А Егорка достал записку, и прочитал в ней, что хитрый немец вагоны свои не пустыми гонит — в комбинат идут составы, переполненные русским духом, на комбинате же, немец превращает его в политкорректности и толерантности, от которых всё живое в округе чахнет и рассыпается.

Кроме того, было в записке сказано, что далее к хитрому немцу — одна дорога: по цехам опасного производства, через которые проход окромя технолога-рецидивиста никто сказать не может. А понятий, которыми с технологами договариваются, заводной сторож в голове своей не хранил.

Вздохнул Егорка и отправился по заводской территории к административно-процессуальному зданию, в котором технолог-рецидивист заседал и опасными производствами руководил. Долго бродил он по закаблученным коридорам с мягко стеленными ковровыми дорожками, да в конце вышел в большую залу. И сидела в этой зале толстозадая матрона, которая вольфрамовыми спицами плела из суровых криволинейных графиков единый складный производственный процесс. А напротив её висел плоскоплазменный телевизор, по которому за раз девять горько-любовных сериалов крутилось. И от тех сериалов лились из матрониных глаз горючие слёзы — по три ручья из каждого глаза.

— Здравствуй, красна девица,— отвесил Егорка Подзимный земной поклон с вящей учтивостью.

А матрона ничего ему не ответила — только быстрее спицами застучала, да чаще слёзами забрызгала. И что ни говорил Егорка, какие фигуры речи из себя ни изображал — никакой положительной реакции на его действия не поступало.

Осерчал Егорка, достал из-под рубахи офсетную икону и влепил прямо на плоскоплазменный экран, поперёк всем слёзно-горючим сериалам.

— Вот,— сказал,— тебе зрелище другого свойства.

Матрона от такого зрелища слезами реветь и спицами стучать разом прекратила.

— Что ж это за напасть-то такая на меня снизошла,— прошептала она и принялась расползаться по швам и жилам.

А как расползлась, обернулась красной девицей с красным дипломом Технологического Учреждения Образования. И, стало быть, спасителю своему на духу и взаболь поведала автобиографическую историю.

Как получила она свой диплом, так и оказалась без смысла и направления в дальнейшей жизнедеятельности. Подружки её по Америкам миннесотчицами разъехались, к каковому занятию, красна девица никакой страсти не испытывала, а потому осталась двумя ногами на Родине.

Вот здесь-то ей и попалось объявление о наборе на трудовую деятельность, округ осветительного столба увитое. И там, посреди хитроумных швабахеров да иных готических украшательств, обнаружила красна девица наличие надобности в её технологической специальности. Делать было нечего — отправилась на комбинат, пришлому немцу в ножки кланяться.

Немец же принял краснодипломницу радушно, за жизнь расспросил, да за народное образование. И тут же принял её на денежное довольствие по самой что ни на есть прямой её профессии.

Работала девица — никак не могла нарадоваться. Процессы вокруг вились хитромудрые, всё по тайной Марксовой алгебре, без которой разрешения не имели. Девица же ту алгебру назубок знала, потому как красный диплом имела вполне заслуженно. Так день прошёл, неделя, месяц — стала красна девица в делах немецких замечать злокозненный подвох. Вроде как и сходились все процессы, и вязались гладко, и плелись любо-дорого. Но вот только никак не могла девица понять, что же из всего этого получается. Немец же, когда она к нему с вопросами обращалась, хитрил да отмалчивался, мол, отработай у меня три года и три месяца — тогда и раскрою тебе секрет производственный.

В трудах и заботах прошло три года. И к концу третьего года, пришёл к девице немец с большой коробкой китайской росписью изукрашенный. "Прими",— говорит,— "в знак моей вящей признательности, дорогой подарок. Это тебе, красавица, за службу твою верную и безотказную".