Белая Согра

Жу неопределённо пожимает плечами. Помнит, нет ли – какое это имеет значение? Но тётя Валя останавливается, всматривается в Жу серьёзно, как будто ждёт ответа, качает головой и снова отворачивается – склянки, вёдра, какие-то тряпки…

– У нас бабушка приходила, там девоцка у их потерялась, – начинает как бы невзначай. – Дак её нашли на болоте, на бревне сидит и говорит: «Меня дедушка кормил ягодками. И водицки давал». Но нашли. Это всё бывает.

Водички не давал. Водички и так было с избытком, кругом одна вода. А вот ягоды… Клюква сушёная, кислая сладость на языке… Как во сне.

– Она вся похудевша, ну-ко, три дня сидела там, дак. Иё комары съели, всю ведь ели. Она говорит: «Я ходила, ходила, потом меня-от какой-то дяденька…» Вот он, наверно-то, – вставляет тётя Валя своим голосом и продолжает дальше: – Пришёл, и сел, и сказал: «Ты сиди тут. Я тебе ягоду буду носить».

– И она ела ягоду? – спрашивает Жу как бы невзначай.

– Ягодки ела. Ага, тогда как раз брусника да всё было дак. И ела. И всё нормально, живая была потом девоцка.

– А как её искали?

– Как искали – не знай, да есть ведь много этого всякого.

– Чего – много? – настораживается Жу. – Не только травина?

– Да что – травина, много всякого есь… У одного старика вот потерялись коровы, – заводит вдруг тётя Валя как какую-то сказку, негромко и шепеляво. – День нет, два нет. Сходили к Онисьи, бабушка така была, звали Онисья. Пришёл старик к Онисьи, говорит: «Слушай, вот такое дело. Как мне скотинку найти?» Она говорит: «Пойдём. Только ты что ни увидишь, что ты ни услышишь, не вспоминай Бога и молчи, ничего ни говори, иначи всё нарушишь». И надо идти на заполек, это раньше скотина паслась за полями, заполек назывался дак. И вот дед говорит: «Мы пришли на заполек-то, и она начала что-то говорить. Она стоит спереди, я стою сзади. За неё держуся, она меня там только подтыкат, что вот эта, так. И она, – говорит, – какую-то молитву цитала-цитала, и поднялси ветер. Началась буря такая, что деревья гнутся до земли. И я, – старик говорит, – слышу голос: “Для чего ты меня подняла, что тебе надо?”» – Тётя Валя делает большие глаза, и голос делает толстый, грубый, и приближается к Жу, как будто хочет задавить. – Такой вот голос, как раскаты грома. А старушка эта говорит: «Потеряласи скотина, такая-то, в таком-то количестве, у такого-то хозяина…» А он, голос, и говорит, что там-то, на такой-то полянке скотина скрыта. Скрыта – это значит, какая-то злая соседка нашептала, – переходит вдруг тётя Валя на интимный шёпот, целится в самое ухо Жу. – И скотина не может дорогу-то домой натти. А дед говорит: «Я стою, дак меня вот так трясёт, она меня там только тычит локтём, что ты, мол, молчи». Потом это всё прекратилоси, чего уж она сказала, не знаю, но всё прекратилоси, стало тихо. «Мы, – говорит, – пошли домой, я едва пришёл, меня ноги ни слушаются». Сходили на эту поляну, а там, действительно, коровы ходят, пасутся. Вот, это она ходила к этому, к лесному хозяину, спросить дак, как и чего.

– Какому хозяину? – говорит Жу тоже шёпотом.

Тётя Валя вдруг отстраняется и смотрит на Жу внимательно, как будто оценивает, – и говорит громко, обычным голосом:

– Идём в дом, неча тут.

Устремляется в провал ближайшего сарая, откуда несёт кошками и мышами.

Дом. Оказывается, это и есть её дом. А ведь можно было догадаться сразу.

Жу идёт следом.

Узкие тёмные сени, где хочется наклониться и сжаться, чтобы ничего не задеть и не тюкнуться ненароком темечком о потолок, быстро кончаются – Жу выходит на свет, к столу, холодильнику и печке.

У всех у них здесь – стол, холодильник и печка.

Тётя Валя садится за стол. Кивает на стул рядом, берёт Жу за руки, рассматривает ладони, потом берёт голову, поворачивает лицо к себе, разглядывает на свет.

В доме пусто, прохладно и сумрачно. Грязно и кажется, будто никто не живёт. Не дом, а клетушка, грязная, тёмная. Приходит кошка. Мяу, мяу. Жу не видит её, чувствует мягкое тельце у ног. Руки у тёти Вали тёплые, мягкие тоже. Прикосновения нравятся Жу. Хочется спать.

Не отпуская руку, тётя Валя тянется к солонке на столе, черпает полную пригоршню и кладёт Жу на голову.

– Ни к соле, ни к воде ницего не приставай, – шепчет быстро, и Жу прикрывает глаза – крупицы соли скатывают на лицо, на плечи, щекотят шею. – Ни уроки, ни запуки, никакая ни болезь. – И опять: – Ни к соле, ни к воде ницего не приставай: ни уроки, ни запуки, никакая ни болезь. – И третий раз: – Ни к соле, ни к воде…

Жу, кажется, засыпает. Плывёт перед глазами белый мох. Чёрные сапоги, мох проминается, след быстро заполняется водой – чёрной, болотной, нутряной. Ни к соле, ни к воде ничего не приставай. Ни к соле, ни к воде, ни к соле…

– Ты же терялась, – слышит вдруг голос тёти Вали, вполне себе обычный и будничный. Вздрагивает и открывает глаза. – Дак это на тебе порча. Хоть и нашли, а всё одно – надо снять.

– Спасибо. – Жу кивает. Соль сыплется с головы на колени, на пол, засыпается за ворот. Жу передёргивает.