Белая Согра

И она, опять начиная размахивать руками и от этого как будто ускоряться, устремляется к двухэтажному панельному дому в глубине улицы. Таких всего три в деревне, стандартные, как будто бы городские, они очень диссонируют с нормальными избами. У них раскрытые дыры подъездов, как раззявленные беззубые рты. Жу неприятно даже смотреть на эти дома, и заходить туда совсем не хочется. Но Ленка чешет прямиком к ближайшему подъезду, откуда уже несёт кошками. И пропадает в холодном чреве, и Жу, поколебавшись, ухает туда тоже.

Наверху гулко щёлкает, разносится эхом, как в пещере. Загорается свет.

– Сюда! – кричит сверху Ленка, и Жу поднимается на второй. – Вот так от, – говорит с каким-то удовлетворением и быстро захлопывает за Жу дверь.

Тёмная прихожая, узкая и тесная, вся завалена обувью, как будто тут живёт рота Ленок. Она уже ловко выныривает из своих туфель – и прямо в тапки с розовой опушкой. Шлёпает в них в комнату. Жу тапок не даёт. Поколебавшись немного – пол выглядит не просто грязным, а никогда не мытым, – Жу всё-таки снимает кеды и идёт вслед за Ленкой, не сводя глаз со своих весёлых лисиц.

Комната небольшая и тоже заставлена мебелью и завалена вещами. На стене у кровати – ковёр, потёртый, блестящий, на нём два оленя на лужайке. Рогатый бык поднял тревожно голову, а самка спокойно пасётся за его надёжной спиной. Старые советские шкафы блестят лакированными боками. Они расставили тонкие ножки, приоткрыли перекошенные дверцы, и из них всё норовит выпасть – бельё, полотенца, одежда, носки. Жу кажется, что шкафы похожи на Ленку, из той тоже что-то то и дело норовит вывалиться – слова, движения, эмоции.

– Ты не думай, что это я тебя сглазила, – говорит тут она, ещё не оборачиваясь к Жу. – Ты не думай, я не умею, я ж говорю: я на добро, никогда – на худо. Я знашь, сама как после тебя болела! Ты ушла, тебя искали знашь как, это – вся деревня же таскалась, в город звонили, всюду! А я знашь – пришла так и легла, и всё, пока не было тебя, с головной болью провалялась! Знашь что, я ведь это точно знаю – на ком сглаз да порча, так вот я…

– Сколько меня искали? – перебивает вдруг Жу.

– Чего? – Ленка тормозит на полном скаку, сбивается.

– Сколько дней меня искали? – повторяет Жу твёрдо.

– А ты чего, не знашь сама-то? Три дня, почитай, три дня, да как ушла – день. Я не знай, тётя Маруся, можот, сразу чего там, я не знай, до меня-то, знашь, на следуший только день дошло. Я же всё лежала, лежала, да люди прибегать стали: «Что, – говорят, – девка у тёти Маруси пропала!» Я: «Да кака девка!» – «Блажная! – говорят. – Блажная!» Я говорю: «Да она же из города, в город звоните, она небось домой и поехала, пожила тут да уехала». – «Да она не из города, – говорят, – она из Москвы!» А в Москву, знашь, просто так-от не уедешь. Так у всех спрашивали, спрашивали, а потом Марина, в магазине которая, и говорит: «Был парень какой-то, про симку спрашивал, я и сказала, что надо в город ехать». Ей говорят: «Дак-то не парень, то девка!» Девка, да ходит как парень, блажная дак. Ты чего така блажная? Тебе чего надо вообще? Или ты из этих, как их? По телевизору показывают таких – знашь, как эти…

Жу закрывает глаза. Слова Ленки мелькают белыми хлопьями. Жу встаёт со стула:

– Ладно, я пойду.

– Нет, погоди, погоди! – Ленка даже как будто пугается. – Я, знашь, поняла-то что: вот они говорят: «Ленка Быкова сглазила! Понеси тя леший сказала!» – так я сама не своя. Мне и плохо, и голова того, знашь. Я не умею сглазить-то, я же знаю. У меня глаз не такой. Мне, знашь, бабушка тут одна, она не живая уже, она мне говорила, какие слова надо, да чего, и говорит: «А сглазить сама даже не пытайся, не сможешь. Ты сглаз снимай, а сама навести порчу не сможешь. У тебя, – говорит, – глаз голубой, а это только такие, у кого глаз чёрный». А на тебе сглаз есть, я вижу, сильный, у меня, вишь, голова три дня от тебя болела. Сильный сглаз, кто-то тебя заурочил, уж я не знаю кто, кто-то сильный.

От потока Ленкиных слов начинает подташнивать. От слов и от запаха в её доме, нечистого, душного. Хоть бы она окна, что ли, открыла, сил же нет здесь находиться, дышать нечем.

Жу стаскивает шапку.

Ленка замолкает, будто её выключили. Пучится на голову Жу. Потом на лицо. Потом снова на голову.

– Это что? – спрашивает, кивая Жу на темя.

– Порез. – Жу трогает пластырь пальцем. Уже почти не больно.

– А сбрилась-то зачем? Прям как уголовник, прости господи.

Она вдруг подхватывается, как будто вспомнила чего, и шагает к печке. Печка у неё маленькая, не такая, как у Манефы, просто труба торчит из стены. Несерьёзная какая-то печка. Ленка открывает её, начинает внутри шерудить кочергой.