Белая Согра

– А у нас-от, помнишь, тоже – такой кошмар! – вдруг кричит ему вслед хозяйка. – Серёжку-то когда искали – что было!

Хозяин что-то ворчит невнятно в ответ. Скрипит дверь.

– Я пошла как раз бельё развешивать, – говорит хозяйка, оборачиваясь к Жу, – и тут вот какой-то молниеносный… такой… как смерч! Ну, резкий ветер. Такая жуть! Всё поднялось, полетело, полетело! И тут же, буквально через минуту, затихло. Я так считаю, что это её действие, – обращается уже к мужу. Тот как раз вернулся, снимает прихватку с руки. – Ты поло́жил её тогда уже, травину-ту.

– Положил, – ворчит он. Видно, разговор начинает ему надоедать. За стол не садится, осматривает комнату с нарочито деловитым видом – чем бы заняться.

– Положил, а назавтра-от Сашке Борисенкову приснилось, где он, Серёжка, – рассказывает хозяйка. Маруся кивает, она слышала не раз. – Они поехали туда – точно, там.

Хозяин уходит. Гремит чем-то в комнате.

Жу понимает: пора уходить. Но вместо этого спрашивает с надеждой – не может не спросить:

– Всё с ним в порядке было?

– А он повесился, и не знали где, – говорит хозяйка, прихлёбывая чай. – Травина показала. Нашли повешенного – в лесу.

Что-то падает и металлически грохочет в глубине дома. Хозяин глухо матюкается. Ходит, скрипят половицы. Маруся пьёт чай, манерно держа чашку, отставляя при этом мизинец.

– Да, от так вот, – говорит хозяйка, ставя на стол пустую чашку. – Вот так после этого начинаешь чему-то верить. А ты мёд-от кушай, кушай. Понравился? Дак можот с собой дать, захватишь для Манефы?

Синепуха

Солнце, кажется, совсем никуда не продвинулось, всё так же душно, всё так же жарко, когда Жу спускается с Кошачьего городка. Воздух стоит. Поднятая лесовозами пыль не оседает, так и висит над дорогой жёлтой завесой. Домой, думает Жу, к Манефе. Хватит мотаться. Без толку всё, совершенно без толку. Поздно нашли бабушку. Поздно нашли Серёжу…

– Эй, блажная! – слышит вдруг в спину, но не останавливается. Это же не ко мне, почему сразу – ко мне? Но улица пустая, только берёзы у магазина лениво перебирают листьями, отбрасывая на дорогу немного тени. Ну и с чего бы вдруг ко мне? – думает Жу, ускоряясь.

– Блажная! – слышит снова. – Постой, что ли, разговор есть!

Жу по голосу узнаёт – Ленка. Вот с кем с кем, а с ней встречаться точно не хочется. Жу идёт не оборачиваясь, как будто, если не смотреть на Ленку, Ленка исчезнет сама.

Но Ленка не исчезает.

– Да стой же, что же ты такая некулёмая-то! – кричит, и Жу всё же останавливается. Оборачивается. Смотрит, как Ленка идёт, далеко выкидывая тяжёлые руки, как маятники.

Догнала. Стоит. Смотрит. Всё лицо Жу ощупала.

– Я сейчас вообще-то не могу, если только что-то срочное, – всплывает из памяти Жу формула, которой отец избавлялся от ненужных телефонных разговоров.

Но Ленка не в телефоне. Ленка живая стоит перед Жу, и сто́ит ей раскрыть рот, как закрыть его уже будет невозможно.

– Дак я тоже по делу, так-то по делу, а то. Ты что же это, по всей деревне бродишь, а ко мне никак не зайдёшь? Небось я тоже не пальцем делана, тоже чего могу подсказать, рассказать. Научить дак.

От такого захода Жу хлопает глазами. В голове не укладывается, какая такая нужда могла бы вынудить пойти к Ленке. И почему она так ждёт Жу. И почему вдруг Жу бродит по деревне, хотя Жу тут вообще впервые за столько дней. Правда, сегодня, получается что, как раз и бродит – но это же первый день, просто первый день!

– А что я тебя послала – так то неправда! – продолжает Ленка, не дожидаясь от Жу ответа. – Ты не слушай, неправда всё это! Чего там тётя Маруся выдумала, я не знай вообще, в сердцах сказала что, может, но точно не слала, я что, не понимаю разве? – тараторит она с напором.

– Тётя Маруся? – не понимает Жу. – Манефа Феофановна?

– Да не Феофановна! Мария Семёновна, она, чать, там была-то, в магазине. Вот и выдумала, вот теперь по всей деревне носит, что Ленка блажную послала, так ты и потеряласи! А я не посылала! Никогда на худо не делаю, я только на добро!

Она кричит так, что кажется, слышит вся улица, вся деревня, все попрятавшиеся по домам от жары люди. Так ведь и слышат, – понимает вдруг Жу. Слышат и слушают. И для того она и кричит.

– А я тоже это помню, – говорит вдруг, опуская глаза, чтобы не смотреть в лицо Ленке. – Я тоже помню: вы это сказали – понеси леший. Он и понёс.

Ленка как раз воздуху набрала, чтобы продолжить свой заход на полной громкости – и так и застыла с этим воздухом, глядя на Жу во все глаза. И даже слышно, как в голове у неё что-то пощёлкивает. Ищет слова и не находит. Краснеет с натуги – и выпускает воздух с шипением, как будто лопнул шар.

– Пойдём ко мне, – говорит тихо. Совсем не так, чтобы слышала вся деревня, еле слышно говорит. Жу поднимает глаза:

– Куда?

– Домой, куда, вон. Я тут, это дом-от мой, считай, у порога. Идём, идём, сказать надо чего.