Белая свитка (сборник)

Можно было по старой памяти подумать, что собрались генералы и офицеры старой Императорской Армии на военное сообщение. Сейчас придет офицер генерального штаба в длинном черном сюртуке с серебряным аксельбантом и станет пришпиливать кнопками и булавками к занавеси карты и пестро разрисованные схемы. Да… переменилась форма… Но и эти однобортные не то немецкого, не то английского образца мундиры серо-зеленого сукна с закрытыми отложными воротниками, с пятью светлыми пуговицами, с большими по бокам карманами, с нашивками и звездами по рукавам и вороту, без погон, подтянутые у кого широким ремнем, у кого кавказским ремешком, эти широкие рейтузы, высокие сапоги, шашки — все это, если близко не вглядываться, как-то напоминало прежнее. Может быть, только слишком много было красного. Впрочем, этот зал видал разные формы. Видал он и разные прически, — видал и бритые лица, и бакенбарды, и бороды, и усы… Выправка и выражение глаз, однако, всегда были те же. Те же были и теперь… «Что прикажите? — Исполним».

Старые военспецы из «бывших» офицеров здесь смешались с фельдфебелями и унтер-офицерами, выдвинутыми гражданской войной, и разбавились молодежью из рабочих, кончившей военные школы. Однако на все лица успел уже лечь отпечаток военной дисциплины и службы. Командуют ли: «господа офицеры» или «товарищи командиры», тянутся все-таки приходится одинаково, будь то перед Троцким и Уншлихтом или перед Императором Николаем II. Там в случае неисправности грозил выговор, тут расстрел без суда. Вот и вся разница.

Разговоры?..

Обыкновенные, офицерские. Кто постарше — о назначениях, переменах, смещениях и, шепотком, о наказаниях и арестах.

Красные командиры — о смотрах и трудности обломать красноармейца. Кто помоложе — шутки и анекдоты, быть может, погрубее и покруче, без тонкой соли, но зато с солдатским перцем.

Задымили советские «сигареты». Сизые полосы дыма легли под потолком.

В углу два молодых начальника, улыбаясь и оглядывая собрание, запели негромко:

Вихри враждебные веют над нами.
Темные силы нас злобно гнетут.

— Будет вам… Еще напророчите, — цыкнул на них старый военспец из унтер-офицеров.

За дверью раздался солидный, сытый, барский баритон, и в зал вошел старший из приглашенных, Семен Петрович Заболотный. Он еще не снял лихо, по-гусарски, примятой в тулье фуражки с цветным околышем и алой звездой вместо кокарды. Загорелое лицо с темными, пушистыми «под Ренненкампфа» усами было гладко побрито, и щеки блестели. Он был генеральски полон и широк. Вокруг талии лежал тонкий, сыромятный, наборный ремешок, подарок осетин Владикавказа, память об освобождении города от добровольцев. Дорогая, тоже дареная, снятая с какого-то «белого», кавказская шапка висела на кожаной, черной в серебре портупее. В свою немецко-русскую форму Заболотный, бывший взводный вахмистр Кавказского драгунского полка, внес особый кавказский, горский и кавалерийский шик. Мундир его был по-старому на белой шелковой подкладке — кавалерийская традиция.

— Товарищи командиры! — скомандовал начальник Борисоглебского Кавалерийского училища, маленький «спец», на лице которого была написана полная готовность угодить.

Разговоры смолкли. Краскомы стали на вытяжку. Кое-кто бросил папиросы на пол.

— Пожалуйста, товарищи, — сказал Заболотный, снимая фуражку…

Он сказал это точно таким голосом и тоном, каким, бывало, говорил: «пожалуйста, господа» их начальник дивизии, князь Б. Он чувствовал себя совсем генералом. Едва не князем…

Сзади него шел начальник штаба Говоровский. Заболотный стал здороваться с командирами.

— Не знаете, товарищи, по какому поводу собрание?

Два-три голоса несмело ответили:

— Не знаем.

— Мы думали, товарищ, вы нам разъясните, — почтительно сгибаясь, сказал начальник Кавалерийской школы. — Я что же, товарищи. Я человек приезжий…

— Не думаете, Семен Петрович, что война? — тихо сказал Федотьев, старый красный военспец из бывших генералов, большой специалист стрелкового дела. — Ворошилов своего добился… А?.. Возможно?

— А что ж, — наигранно весело и громко сказал Заболотный… — Война так война. Енукидзе в Москве мою кавалерию смотрел. Как орали! «Даешь Варшаву?.. Кишинев даешь?.. Париж, Лондон даешь?..» С таким духом набьем кому угодно морды в два счета. Опять поляк к Варшаве драпать будет.

Стрелки на старых бронзовых часах, стоявших на мраморном камине, приближались к шести. Малая, с овальным вырезом, уже уперлась вниз, над черною дырочкой завода. Большая, вся в завитой резьбе рококо, поднялась к двенадцати. Сейчас будут бить.

— Товарищи, — сказал Заболотный, — будем занимать места… Придется нам просто выбрать председателя и обсудить… гм… обсудить… ну… да — он посмотрел на Говоровского.

— Обсудить создавшееся положение, — подсказал Говоровский.

— Вот именно… — обрадованно подтвердил Заболотный. — Обсудить его в общем и целом… Кто чего, значит, имеет заявить…

5

Чуть слышно чикнув, большая стрелка острым концом коснулась черной черточки над цифрой двенадцать. Мелодично и размеренно серебристым звоном стали бить часы.