Белая свитка

Забулькала красноватая жидкость, налились стаканчики. Выпили, крякнули, закусили по началу солеными груздями.

— Товарищи, прошу расстегнуться, — предложил Выжва.

Смидин встал и пошел в его кабинет писать приказ об охране пути для товарища комиссара Полозова.

7

Пили больше молча, обмениваясь лишь короткими фразами. За окнами выла вьюга, потрясала железными листами крыши, и за ее воем в комнате казалось странно тихо.

Выржиковскии, полулежа на широком, рваном, крытом серой материей диване, тренькал на гитаре и мурлыкал старые цыганские романсы.

…Тройка мчится… тройка скачет…

Гитара звенела, подражая звону бубенцов.

— А не хотел бы я, товарищи, — прервал он пение, — лететь в такую погоду на аэроплане.

— Оно, Иван Дмитриевич, и в автомобиле-то замерзнешь, — сказал, икая, Выжва.

— Очень даже просто, — подтвердил Корыто. — У нас в Тмутараканском полку раз часовой чуть не замерз. Хорошо, тогда порядок был. Все под рукой. Спиртом оттерли. Тоже такая вьюга была.

— Вы, Иван Дмитриевич, — сказал Выжва, — говорили в карауле, чтобы часовых у магазина чаще сменяли?

— Сами знают, — потянулся Выржиковский и опять замурлыкал под гитару:

Не уходи, побудь со мною,
Здесь так отрадно, так светло…

— Я этот романс помню еще, как Настасья Дмитриевна Вяльцева пела. Манера у ней была.

Он пропел два куплета и замолчал. Страшною за окном казалась ночь. Водка не разгоняла темных мыслей. От нее и от жарко натопленной голландки с потрескавшимися и пожелтевшими плитками кафелей было нестерпимо жарко. Выжва предложил открыть форточку. Вернувшийся из его кабинета Смидин поднял простую, синего коленкора штору с кривым железным прутом и открыл форточку в двойном окне. Вьюга то налетала порывами, гремя железом и завывая между трубами, то внезапно стихала, и тогда казалась зловещей вдруг наступавшая тишина. Вдали монотонно шумел громадный бор, Борисова Грива. От лампы шел свет, и было видно в нем, как крутились, сверкая, большие, блестящие снежинки.

Вдруг в наступившей тишине отчетливо и близко со стороны леса и фуражных складов раздался крик филина.

«Аха-ха-ха-ха-о-о-о», — словно звонко, рассмеялся кто-то. Ему ответил другой, подальше, точно из самой чащи, потом опять очень близко.

— Вы слышите? — сказал тревожно Выржиковский. Но ничего не было слышно. Опять выла и стучала железом вьюга.

— А что? — спросил Выжва.

— Как будто филин кричал.

— Полноте, Иван Дмитриевич. Какого черта филин будет кричать в такую-то бурю, — сказал Корыто. — Да еще зимой. Филины кричат в хорошую, теплую, летнюю ночь… Я сколько лет живу в здешних казармах, а никогда никаких филинов тут и в помине не было.

— Но я слыхал, — уже нерешительно сказал Выржиковский.

— Это вам показалось, товарищ, — сказал Медяник.

Он уютно уселся с ногами на тахту рядом с Выжвой и чувствовал себя прекрасно. Ему казалось, что он и сам «настоящий офицер», какие были в царское время, и находится среди «настоящих офицеров». «Вот жаль только, что погон нет. А то еще лучше бы эполеты, густые, с бахромой из золотой канители». Он самодовольно покосился на золотые звезды на рукаве, улыбнулся, поежился и сказал сытым изнеженным голосом:

— Закройте-ка форточку, товарищ начштаба. А то опять товарищу Выржиковскому что-нибудь начнет мерещиться.

Выржиковский отошел от окна, сел за стол и налил себе большую рюмку водки.

— Вот, — сказал он, — Сруль Соломонович, да и вы, товарищ комполка, вы ни во что не верите в сверхъестественное. А между тем все-таки что-то есть. А если есть что-то, хотя бесконечно малая величина какого-то неизвестного икса, то уже можно найти, отыскать, исследовать уже и более крупные величины. Да вот хотя бы такой случай…

— Ну, расскажите, расскажите, — снисходительно сказал, щурясь, как жирный кот, Медяник.

— Это было, когда я служил в Муринском полку. Был у нас врач. Очень хороший врач, материалист, в Бога, понятно, не верил. Он и по нынешним временам годился бы. Попал этот врач к нам из Петербурга, где он много лечил в богатых, хороших домах. Вот что он мне рассказывал. У одного уже пожилого полковника, однако еще красивого, молодцеватого и бодрого, была старая связь с женою его товарища. Связь длилась годы, но только так ловко они ее скрывали, что не только муж, но и вообще никто никогда не догадывался об этом. Считалась эта дама примернейшей супругой, самой добродетельной полковою дамой, образцом и примером буржуазной семьи.

— Вот сволочь, — сказал Выжва.