Белая свитка

— Простите за беспокойство, — сказал первый вошедший. Другой, молча, прошел в угол у печки. Они не здоровались. Ольга у шкапа разжигала примус. За стеной поднимались Глеб и Владимир.

Было какое-то общее замешательство.

12

Примус гудел и шумел. Из носика большого трактирного чайника шел легкий пар. Старый Ядринцев перетирал стаканы. Приезжие молча и неподвижно сидели в углу. Ольга невольно рассматривала их.

В городе, когда она была еще совсем юной девушкой-гимназисткой, ей где-то один раз показали Савинкова. Первый вошедший, который говорил, показался Ольге странно похожим на Савинкова. Он был среднего роста, хорошо сложен, не худ и не толст. Рыжеватые волосы, смокшие от снега, были аккуратно причесаны на пробор. Лицо бритое, теперь отошедшее от мороза, было ровного розовато-желтого цвета. Черты лица были тонкие, красивые. Серо-синие, отливавшие сталью глаза были полны силы и точно с насмешкой следили за всеми. И так же, как тогда, когда Ольге показали Савинкова и она, не могши определить, сколько ему лет, сказала «тридцать», а оказалось за пятьдесят, так и теперь она могла дать этому человеку и двадцать пять, и пятьдесят. Лицо молодое, тело стройное, гибкое, а глаза смотрят пытливо, серьезно, даже сурово, и в рыжеватых волосах густая седина.

Другой, все время молчавший, был маленький, лысый человек, с комочком черных волос под носом, лицо такое обыкновенное, «интернациональное», пожалуй, даже немного «с прожидью». Кажется, пусти его в городскую толпу, затеряется, как песчинка в море. Лица во всяком случае у обоих «интеллигентные». Однако оба одеты по-мужицки. Рубахи грубого сукна, штаны мужицкие из серой домотканной материи, высокие болотные сапоги выше колен. Пояса белые, крученные из узкого полотенца.

Похожий на Савинкова посмотрел на портрет маршала Пилсудского, висевший в дубовом венке, и спросил, обращаясь к Глебу, стоявшему без дела у двери:

— Поляки?

— Нет, мы русские, — сказал Глеб.

Спросивший усмехнулся на портрет.

— А вы кто? — спросил Глеб. — Поляки?

— Нет… Мы тоже русские… Оттуда, — он показал рукою на окно, где стало видно, как на заголубевшем небе, над лесом горела золотом утренняя заря.

Сразу наступило тяжелое, неловкое молчание. Примус шумел, в чайнике ворчала кипевшая вода. Ольга, неслышно двигаясь у стола, резала большими ломтями белый хлеб. Широкий нож скрипел об оранжевую, мукой осыпанную корку.

— Вот видите, господа, в какое ужасное время мы живем, — с кривой усмешкой медленно сказал гость. — Русский боится русского… А уж, если к русскому эмигранту, счастливо угревшемуся под чужим небом, подойдет русский оттуда… из России… Кончено… Страхам нет конца. Кто он?.. Беспаспортный беженец, без визы, перешедший тайком границу?.. Провокатор?.. Большевик?.. Чекист?.. Шпион?.. И тут и там как травленые волки… Все нас боятся, а русские больше всех…

— Зачем вы так говорите? — вспыхнув, воскликнула Ольга. — Вы не имеете права так говорить нам. Мы вас приняли, не спрашивая, кто вы… Услышав только Христово имя.

Гость молча встал и низко, в пояс, поклонился Ольге. Его лицо стало серьезно. Насмешка сошла с его тонких, красивых губ.

Старый Ядринцев, накладывавший сахар в стаканы, опустил задрожавшую руку и сказал тихим голосом:

— Что же делать, когда и правда русские стали как травимые собаками звери?

Человек, похожий на Савинкова, окинул Ядринцева внимательным, пытливым взглядом. Точно оценивал, что за человек перед ним. Острая насмешка опять заиграла в углах тонкого рта.

— Зверь зверю рознь, — вызывающе кинул он Ядринцеву.

— Что вы этим хотите сказать? — принимая вызов, гордо спросил вместо старика Глеб.

— Бывают, знаете, зайцы… Бегут от собак… Скачут… Петли делают… Из Финляндии в Швецию… В Германию… На Балканы… В Париж… Только возьмет их и там не та, так другая собака… И какая хуже, Бог ее знает.

— Вы говорите какими-то загадками… Они в вашем положении мне кажутся неуместными, — строго заметил Глеб.

— А что? — как-то вдруг сменяя насмешку на простодушный тон, ответил гость. — Разве неправда? Ну, не возьмут его чекисты, не поймают большевики, возьмет его равнодушие к России, обрастет он, как мохом, буржуазным покоем и ленью… Абы меня не трогали. Слыхал я это. «Мы не красные, не белые — мы серые». Как-нибудь прожить бы, а что там на Родине, дела мало. Бог с нею. Все одно ее не спасешь… Стать таким разве не то же, что погибнуть?.. Вот какие, значит, звери бывают. Зайцы… ну а бывают и волки. Не всякая собака его заловит. Как тронет, сама не встанет. Да и, чтоб отыскать, сперва загнать надо. А зверогонов у них не богато… Еще бывают и кабаны… Пока возьмешь его, сколько собак помечет. Той брюхо клыками пропорет, эту ногой потопчет. Да гляди, еще и уйдет.

— Вы, видимо, охотник? — хмуро сказал Глеб. — Приходилось раньше езживать в поле.

— Мы эти загадки уже раз слыхали, — сказал тихим отчетливым голосом Владимир. — Через такие речи мы и здесь оказались. Да толку-то что?

— Толк всецело от вас зависит, — сказал незнакомец.

— А вы кто же сами будете? Заяц? — спросил насмешливо Глеб.

Незнакомец посмотрел на Глеба. Он не обиделся.