Белая тень. Жестокое милосердие

Да, Бабенко не касалась ни чужая беда, ни чужая радость. Дмитрий Иванович только сегодня понял Вадима до конца. Перед ним стоял человек ужасающего практицизма, точного расчета, вымеренной до миллиграмма корысти. Его корректность, улыбка — тоже вымерены до миллиметра. А загляни глубже, в душу, и оттуда повеет холодом, как из ледника. И эта улыбка — это его вторая натура, она нужна, выгодна и поэтому прилеплена к губам. Как это он раньше этого не замечал?

Он ему не позавидовал. Даже напротив — ощутил нечто близкое к сочувствию. Пожалуй, страшно жить так, никого не любя и не пользуясь любовью окружающих. «Но я… Как мог я сам жить таким слепцом, таким кротом? Еще и думать, что вижу необыкновенный талант. Боже, куда я смотрел? Как мог спокойно жить?!»

Его отчаянные мысли прервал неожиданный приход Хорол. Глаза Светланы Кузьминичны беспокойно бегали, она бросала короткие взгляды то на Марченко, то на Бабенко. Дмитрию Ивановичу показалось, что она встревожена или испугана.

— Что вам, Светлана Кузьминична? — спросил он.

— Я не оставляла у вас отчет? — спросила она у Марченко, а сама смотрела на Вадима явно встревоженными глазами.

Дмитрию Ивановичу показалось, что она как бы приказывала что-то Вадиму, а тот не придавал этому значения.

— Вы взяли его еще вчера, — сказал он.

Хорол неохотно вышла из кабинета.

— Знаете, зачем она приходила? — спросил Бабенко, только за Светланой Кузьминичной затворилась дверь. — Боится. Боится, чтобы я не рассказал чего-то о ней. Тоже фрукт, — усмехнулся Дмитрию Ивановичу такой усмешкой, точно втягивал и его в какой-то мерзкий заговор. — Смрад у нее из души идет. Чуете? — потянул носом. — Интриганка. И меня хотела втянуть в свои интриги. Теперь боится.

Дмитрий Иванович поднялся и сказал тихо, но твердо:

— Прочь…

— Я пойду, — все так же нахально смотрел ему в лицо Бабенко. — Но вы подпишете характеристику.

Дмитрий Иванович взял ручку. Медленно расписался. Поставил дату. А потом вдруг швырнул ручку, в мгновение ока разорвал листок на мелкие клочки и швырнул их в лицо Бабенко. Тот побледнел, губы у него стали бескровными, руки нервно забегали по пуговицам тенниски, однако даже теперь сила трезвого расчета в нем была сильнее вспышки гнева. Он понял, что Дмитрий Иванович сейчас решится на любой шаг и что говорить ему такие слова, какие он говорил поначалу, опасно. Он испугался этого, как ему казалось ранее, разгаданного до последней мозговой извилины шефа. Он видел, как Марченко мог ударить, мог вообще сотворить бог знает что.

— Я напишу сам, — твердо сказал Дмитрий Иванович, пытаясь подавить сотрясавшую его дрожь.

— Что вы напишете? — В голосе Бабенко слышались нотки неуверенности. — Неправду?

— Нет. Я напишу правду. Что вы талантливый научный сотрудник. Умеете работать. Но что человек вы нечуткий. Что у вас за всем стоит расчет. И совсем нет сердца. И отсутствует мораль.

— Мораль, — хмыкнул Бабенко. — У кого она есть?

— У вас нет. Вы шесть лет льстили мне. Вы лицемерили перед Светланой Кузьминичной. Теперь будете подольщаться к кому-то другому. К тем, к кому выгодно. Скажите, — вдруг посмотрел он в глаза Бабенко, — у вас родители есть?

— Есть, а что? — растерялся Вадим.

— Кто они?

— Крестьяне.

— Не крестьяне, а колхозники, — почти со злостью поправил Марченко. — И вы можете сказать, что они когда-нибудь вот так лицемерили и лгали? Припомните. Вообразите себе, что они знают все о вас.

— Ну, они тоже весь век грызутся между собой, — нервно сказал Бабенко. — И с соседями. Из-за кур, из-за огорода.

— Ну, а представьте себе: чья-то корова вытоптала ваш огород. И кто-то пришел к вашей матери и говорит: вот твой огород вытоптала Денисова корова, но ты скажи, что вытоптала Иванова. Так надо. Что ответит ваша мать? «Бог с тобой, человече, как я скажу, что Иванова, если она Денисова. Грех мне будет от людей». И не скажет ни за что. Не скажет.

— Ну, не скажет. И что из этого?

— Ничего. Это все. А теперь уходите.

Вадим Бабенко стоял обескураженный. Ему казалось, что его обманули, высмеяли, ео в чем — понять не мог. И это рождало чувство беспощадной злости.

— А все же вы мне напишете положительную характеристику, — наконец хмуро сказал он.

Дмитрий Иванович взглянул на него, как смотрят на чудака.

— Иначе я останусь у вас. А вы ведь меня уже не захотите.

— Это правда. Я с вами работать больше не захочу. А характеристику вам напишет профсоюзная организация. Ваши коллеги. Уходите. И не доводите меня до худшего.

У него под глазом снова задергалась синеватая жилка, Вадим заметил это, хотел что-то сказать, не сказал, вышел. И почти сразу же в кабинет вошла Хорол. Дмитрию Ивановичу показалось, что она стояла за дверью.

— Зачем он приходил?

В ее глазах мелькали испуганные огоньки. Дмитрий Иванович заметил их, истолковал по-своему, его снова охватило бешенство, гнев бросил всю силу в кулаки, он стиснул их и закричал:

— Приходил увольняться с работы. Бежит с тонущего корабля. Бегите и вы. Бегите все. Все!