Белая тень. Жестокое милосердие

Дмитрий Иванович, весь преданный современному и будущему, в то же время любил читать и перечитывать и Тацита, и Плутарха, и Ксенофонта. Сконцентрированного в их книгах опыта хватает на много веков. Ибо мерили они людей меркой общественного блага, совести, достоинств, хотя подчас понимали их по-своему. Наверное, иногда думалось ему, самое нетленное на земле — это мерки, они выше египетских пирамид, хотя, бывает, те, кто помнит о пирамидах, забывают о мерках.

Однако сегодня не мог углубиться и в Тацита. Вскоре поймал себя на том, что не думает о прочитанном, а слушает тишину. Он и впрямь ждал телефонного звонка, ждал напряженно, досадуя на то, что придает ему такое значение. Он чувствовал, как против собственной воли переносит свою досаду на телефонное молчание и еще на того, кто бы должен был позвонить, но не звонил. Ирина Михайловна говорила, что за эти две недели Михаил отозвался лишь один раз — спросил об Андрее, а о том, что случилось у Дмитрия Ивановича на работе, не спрашивал.

Вчера вечером и сегодня утром Дмитрий Иванович несколько раз звонил Визирам домой. И всякий раз мать Михаила или жена отвечали, что его нет: «Еще не пришел», «Побежал в магазин», «Вышел за газетами». Но сколько можно ходить в магазин или за газетами! Дмитрию Ивановичу почему-то представлялось, как заливается в широком коридоре квартиры Визиров телефон на высоком полированном столике, как мать Михаила берет трубку, а сам Михаил показывает руками: мол, меня нет. Такое Марченко наблюдал не раз, бывая у Михаила. Тот отвечал только на звонки, которые были ему нужны, которых сам ждал. Но это никогда не касалось самого Дмитрия Ивановича. «Неужели же теперь… И почему именно?»

Но Дмитрий Иванович не пустил эту мысль дальше. Хотя и был раздражен, почти зол на Михаила, на непонятное его молчание. Значит, что-то Михаилу мешает. Чем-то занят…

Чтобы не раздражаться еще больше, не растравлять в душе того, что могло привести к дурным мыслям, влиться отравой в ту светлую реку, по которой они столько лет плыли рядом, и из которой вместе пили воду, он пошел на кухню. Решил к приходу Ирины Михайловны приготовить обед. Он любил готовить, точнее, не столько готовить, сколько удивлять своих обедом, уже самой неожиданностью его. Вот Ирина повела Маринку к портнихе, думает, что он лежит на диване с книгой в руках, а вернется и найдет на плите борщ, в духовке ароматное жаркое, а на столе салат из огурцов и лука и расцветет удивленной улыбкой. Конечно, она высказывает свое удивление преувеличенно, чтобы польстить ему, не без некоторого лукавства, «стимулируя» такие неожиданности (как-то сама призналась ему в этом), но его устраивало и это.

Он поставил варить свеклу, начистил картошки, принялся за мясо. Нарезал его небольшими кусочками, выложил на большую чугунную сковородку. Мясо надо держать на огне, пока оно не возьмется золотистой корочкой, эта корочка, растаяв в подливе из вываренного в воде лука, сметаны, томатного соуса и специй, даст чрезвычайно приятный аромат.

Однако его оторвал от работы звонок. Досадуя, что так рано вернулись жена и дочь, пошел открывать. Но это были не они. На лестничной площадке стоял высокий, плечистый, похожий на борца парень с полным лицом, длинными волосами и тоненькими усиками над красным ртом. Дмитрий Иванович уловил в его глазах настороженность.

— Вы ко мне?

— К вам, — уверенно сказал парень. — По важному делу.

— Кто же вы? — снова спросил Марченко, жестом руки приглашая парня в гостиную.

— Я — Генрих, — ответил нежданный гость и наморщил невысокий загорелый лоб.

Он сел на стул, оперся тяжелым локтем на край стола. Дмитрий Иванович остался стоять, прислонился спиной к стене, сложил на груди руки. Он уже чувствовал, что этот визит принесет ему неприятность, хотя и не знал, какую именно.

Он не ошибся.

— Я брат Васи Подольского, — сказал парень, напряженно к чему-то прислушиваясь.