Белая тень. Жестокое милосердие

Конечно, думал Марченко, он был очень наивен, когда закрывал глаза на те занозы, что уже давно вонзились в чистые, как ему раньше казалось, пласты их дружбы. Еще в те дни, когда он вел Михаила, помогал ему, он замечал нотки неискренности в его отношении к себе. Это было преувеличенное внимание и уважение, преувеличенное восхищение истинами, которые он, Дмитрий Иванович, изрекал. Но это льстило ему, и он не придавал этому значения. Ибо что оно значило в сравнении с наслаждением, которое они получали от бесед! Даже тогда, когда они уже стали ровней, когда Визир прочно вошел в науку, они ежедневно дарили друг другу что-то из своих идей, мыслей. Дмитрий Иванович хорошо помнит, что в то время он сам стал значительно лучше работать. А разве Визир не причастен к его теории? Именно перед ним Дмитрий Иванович раскрывал и развертывал ее, именно Михаил первый постиг ее значимость и оригинальность. Конечно, в это время Михаил и начал ему… чуточку завидовать и не желать больших удач. Именно тогда. Когда Марченко был наверху, а Михаил внизу и Дмитрий Иванович тащил его вверх, Визир и не мыслил о таком. А вот когда они оказались на одной доске, он почувствовал нечто вроде ревности. То, что они перестали радоваться успехам друг друга, как раз было началом угасания их дружбы. Да, но это только одна из причин. И тут он вдруг подумал — и понял, что думает правильно: Михаил — друг праздничный, хороший друг, но только на праздники. Когда у тебя все хорошо, когда не надо для тебя жертвовать чем-нибудь значительным, когда твои неудачи не падают тенью на его ясные дни, — он лучший друг. Ведь и сейчас Дмитрий Иванович не мог поверить, что Михаил уклонился от встречи потому, что ему она невыгодна, что он может ею скомпрометировать себя, что он чего-то испугался. Потому что и компрометироваться нечем, и бояться нечего. Просто скучно, просто тяжело Михаилу возле Марченковой беды. И он потянулся к другим, к тем, кто счастливее, веселее, сильнее. Там он снова в своей стихии. Ведь из-за чего иного чуждаться меня? Ему хорошо с новыми друзьями. По-новому интересно.

Но ведь…

И тут Дмитрий Иванович не смог сдержать обиды, которая проникла в сердце. Он остановился на берегу залива у темной, притихшей воды, посмотрел на город, загоравшийся огнями наверху, и вздохнул. Неподалеку от него лежала труба, она шла вглубь, под воду, наверное, на тот берег, он сел на нее, совсем забыв, что может испортить светлый костюм.

Да, там у Михаила друзья. Но разве же он не может не знать, как все это время тяжело мне. Разве не понимает, что дружба — это не только веселые рассказы о былых похождениях к девушкам, но и помощь тому, кому сейчас тяжело. Или он думает: Марченко такой сильный, что ни в чем не нуждается? Наверное же не думает.

Его все крепче одолевала злость. Он чувствовал себя обкраденным. А все еще и сейчас завидуют их дружбе. И он, понятно, никого не станет в этом разубеждать. Чтобы не быть смешным.

Дмитрий Иванович подумал, что такой конец их отношений не случаен. Их дружба переросла себя. Именно так: состарилась и переросла. На свете стареет все: планеты, государства, реки, люди… отношения между ними.

Он должен забыть то, что было между ним и Михаилом, и не жалеть больше об этом.

Говорят, друзей не выбирают, дружба приходит сама. Это так — и не так.

«И ты теперь жалеешь, как ребенок? И тебе не стыдно?»

В самом деле, ему стало стыдно.

Однако и этот стыд, и успокоение были для ума, а не для сердца.

И тут его пронзила еще одна острая как нож мысль. А может, Михаил бежит от него сознательно и продуманно, как от совести? Своей и его. Он больше не хочет быть искренним.

«Довольно, — разом остановил себя Дмитрий Иванович. — Хватит и этого. Не надо».

Он медленно встал, перешагнул через трубу и пошел по берегу залива. Ноги его глубоко увязали, он набрал полные ботинки песку, но ему не хотелось уходить от воды. Ее тяжелая глубина, черная неподвижная гладь рождали в голове мысли о чем-то продолжительном, вечном, бесконечном. Он уже больше не казнился, не перебирал своих обиженных и горячих мыслей, он слушал себя, то новое, что в последнее время беспрестанно рождалось в нем, чему он верил и радовался. Теперь он твердо знал, что ему самому, нынешнему, дружба Михаила слишком мала, он назвал ее «сладкой», «мармеладной» дружбой и не возвращался к ней более.