Белая тень. Жестокое милосердие

Через неделю все они выехали по назначению в воинские части. И до самой весны, пробиваясь с автоколонной в глубоких снегах, замерзая в кабине, на осклизлой от гололедицы дороге, Дмитрий Иванович думал, хватит ли Захару Максимовичу дров до весны. Он почему-то часто думал об этом. И не раз вспоминал потом.

Вспомнил и сейчас. А почему именно вспомнил, и сам не знал. Только стояло в груди тепло, и чему-то радовалось и улыбалось солнце.

Дмитрий Иванович поставил корзину и отошел в сторону. Он не мог отвести глаз от напоминавшей большой зеленый стог рощицы. Окруженная со всех сторон лесом, освещенная солнцем, рощица так и кипела зелеными соками. Это была целая кислородная держава. Это был его помощник, друг, побратим. Это она напоила кислородом Дмитрия Ивановича, а Дмитрий Иванович заботился, чтобы ей легче дышалось. Они оба пили солнце, от солнца начинались, были обязаны жизнью солнцу. Кто-то из ученых, кто именно, Дмитрий Иванович вспомнить не мог, сказал, что солнечный луч играет в нашей голове. Кто знает, что именно он имел в виду. Тот ли долгий процесс химических и физических преобразований в зеленом листке, благодаря которому неорганические вещества становятся органическими, а живая сила солнечного луча — химическим напряжением, запасом энергии и в конце концов — деяниями человеческого мозга и мышц, или просто — человеческую радость, солнечное настроение и жизнелюбие. Так или этак, но сказал он хорошо. Только Дмитрий Иванович добавил бы к этому, что золотой солнечный луч играет и в человеческом сердце. И тогда оно — доброе, сострадательное, и тогда оно излучает тепло, которое согревает другие сердца. Это очень дорогая и очень высокая энергия — человеческих сердец. Он ее ощутил на себе.

Дмитрий Иванович пошел в обход зеленого шатра. Щедро светило солнце, его теплые лучи пронизывали рощицу, и вся она казалась как бы усыпанной золотом. Дмитрий Иванович оглянулся и в изумлении увидел, что даже тень от нее была не черная, а светлая, жизнеутверждающая. И его собственная тень была какая-то прозрачная, большая, вольная.

И вдруг Дмитрию Ивановичу показалось, что его словно бы озарило что-то изнутри. Он понял, что это было оно — большое и яркое, белое и красное, неведомое, всесильное, магия мира, которую мы называем жизнью. Он подумал, что не всегда жил так, как нужно. Что он мало отдавал душевного тепла и должен восполнить это. И что эта его спасительная, заимствованная у древних формула: не надеть на человека черный плащ, не причинить зла — тоже куцая для наших дней. Что надо стремиться одеть как можно больше людей в светлые плащи. И он будет стремиться к этому, пока будет жить.

ЖЕСТОКОЕ МИЛОСЕРДИЕ

Ночь наплывала на него, как черная река. Он сам должен был прыгать в нее и переплыть на ту сторону или погибнуть. Возврата назад не было. Берег, который он оставлял, поднимался так круто, так стремительно, что взобраться на него нечего было и думать. Один раз судьба уже сделала неистовый поворот, черная волна вынесла его к круче, и он вскарабкался на нее. Остался жив. Если можно назвать жизнью то, что было потом. Ибо порой даже смерть представлялась ему привилегией, отобранной у него судьбой.

Это случилось в прошлом году осенью. Когда над невольничьим лагерем потянулись первые караваны перелетных птиц. Мысль о побеге пришла Ивану внезапно, сразу. Он ощутил такую тоску, такую пустоту, что ему казалось, будто он проваливается куда-то. А в той пустоте тихий, но отчетливый Марийкин голос: «Иван! Иван!»

Пусть бы в тот миг весь мир превратился в конвоиров, он бы все равно бежал.

А их было только трое. И колючая проволока вокруг, спаянная концами, эллипсом, — ее несли крайние пленные. Она походила на замкнутую орбиту, колючую орбиту, с которой он должен был сойти и устремиться в вольный мир. И либо долететь, либо сгореть в пути.

Их задержали в шахте — что-то случилось с клетью, и в колючий эллипс смена вошла уже в сумерки. Летний день сгорал и падал. Через несколько минут уже будет ночь, совершенная тьма, встревоженные конвоиры загорготали, закричали угрожающе. Приказали пленным бежать, и наверное, именно это облегчило Ивану побег. Незаметно переместившись в конец толпы, он упал на дорогу лицом прямо в теплый еще притоптанный ногами пленных песок. А люди шагали дальше, аж гудела земля, и из этого гула ухо Ивана выделяло топот тяжелых, подкованных железом сапог, у него стучало в голове, а сердце билось гулко, и казалось — удары эти такие громкие, что их слышат по ту сторону земли. А уж конвоиры и подавно.