Белая тень. Жестокое милосердие

Он говорил медленно, пытаясь растолковать понятно и в то же время заботясь, чтобы его повествование было занимательным. Он не заметил, когда и отчего увлекся. От того ли внимания, с которым его слушали, или от внутреннего желания выговориться, освободить душу от остатка тяжести? Так или иначе, но продолжал говорить в обычной для него манере, размахивая руками, все время обращаясь с вопросами к слушателям и отвечая на них. Он рассказывал обо всем: о том, как создавал лабораторию, как исследовал хлорофилловые зерна в световом спектре, как ему пришла мысль о неуловимом моменте превращений в зеленом листочке, как они искали, как очутились в тупике и как им помог Борозна. Это было воистину захватывающее повествование, полное радости и трагизма, как была полна ими и сама работа. Он только теперь понял это. А также понял, что все это ему необходимо и что оно глубоко проросло в нем. Наверное, так же глубинно, как солнечный луч продолжается в травах, в деревьях, в людях — во всем сущем на земле.

Он удивился, что рассказывает все это незнакомым людям. «Неужели, — подумалось, — я делаю это в отплату за горилку, за тепло костра, у которого меня приютили?» И сразу же понял, что это не так. Что это отплата, но за иное тепло — души, сердца, которым люди от века согревают друг друга. Эти двое построили для него дом, — для него и для кого-нибудь, — а он тоже хлопочет и трудится, чтобы трудами своими оправдать дом, хлеб и тепло человеческих сердец, они не должники друг перед другом, и именно в этом красота и счастье жизни. Он не чувствовал ни стыда, ни неловкости перед своими новыми знакомыми, и совсем не потому, что вот выкурит еще одну сигарету, встанет, попрощается и навсегда кончится их знакомство; просто их неожиданно, но крепко связали невидимые нити приязни и доброжелательства.

Он подумал, что на большой и широкой земле люди могут очень легко найти общий язык, нужно только не скрывать своих мыслей и не лелеять злых намерений, нужно искренне и открыто идти к костру, зажженному во тьме.

Эта мысль принесла радость, не бурную, а тихую, радость и ощущение покоя среди людей, когда хочется с ними говорить и хочется вместе помолчать.

Они засиделись допоздна. На востоке посверкивало, точно кто-то баловался кресалом. Что-то в этом было — в обещании грозы или в угрозе ею. По крайней мере, не хотелось укладываться спать, пока она не прошла. Вчера она не дала ему спать. Он лег на застекленной веранде, и, когда гроза разгулялась, гром и молния разбудили его. Он лежал с раскрытыми глазами; когда молния вспыхивала, она ярко, освещала веранду, хотя та и была укрыта густой старей грушей. А когда погасала, перед его взором еще долго белели крупные, в дождевых каплях груши. Шумел ливень, груши тяжело падали на землю. Когда он при очередной вспышке приподнялся на локтях, то увидел, что трава в саду густо устлана грушами, ему захотелось выбежать, насобирать их, но он не решался нырнуть под дождь. И так ему было приятно слушать ливень в листве и слышать тот тяжелый спелый перестук, что даже сейчас, вспомнив все это, снова пожелал, чтобы прошумел ливень, хотя и был далеко от дома и не имел надежного укрытия. Но ведь им тогда можно забраться в машину и слушать шум дождя и гомонить до утра.

Но сегодня гроза прошла стороной. Они выпили всю горилку и выкурили полпачки «Столичных». Марченко хотел идти к своим удочкам, но они не пустили и уложили его на надувном матрасе у машины.

Дмитрий Иванович спал крепко, не то от выпитой водки, не то оттого, что не выспался, а может, от какой-то чистоты и легкости, установившихся в душе после его неожиданной исповеди. Он проспал восход солнца, и, когда встал, оно уже круглилось довольно высоко над лесом по ту сторону реки. Его ночные собеседники, обутые в резиновые сапоги, уже стояли в воде с удочками. Дмитрий Иванович поблагодарил их за ночлег и пошел к вербе. Вытащил порожние донки, размешал с илом кашу, размотал леску. Клев на этот раз был хуже, чем тогда, когда почтальон привез телеграмму о несчастье с Андреем, но он все же поймал язя, двух подлещиков и десятка два мелкоты.

Домой Дмитрий Иванович вернулся после десяти.

Во дворе его ждала неожиданность. Уха уже варилась. Она закипала в ведре, подвешенном к большой деревянной треноге над огнем в конце сада. У ведра хлопотала бабка Варвара, в помощниках у нее ходили… Юлий и Николай. А чуть поодаль, под кустом смородины, сладко спал «запрограммированный на любовь» Евгений. Хлопцы приехали поздравить его с днем рождения. Это растрогало Дмитрия Ивановича, тем более что он знал: тут не было подхалимства, желания выслужиться перед начальством — ни один из них не был на такое способен. Да они и не сказали, что приехали поздравить Дмитрия Ивановича с днем рождения. Просто, мол, захотелось прокатиться на «ракете», покупаться, позагорать, а кому-то и пришла счастливая мысль: давайте потревожим шефа.