Белая тень. Жестокое милосердие

Дмитрий Иванович сидел на пустынном берегу, перед ним внизу текла чернильно-синяя река, над ним шуршала листвой поваленная бурей верба, и со всех сторон его обступала темнота. Она наползала с луга, свешивалась с кручи и хлебала из реки воду. Он ощущал ее на своей груди, но она вызывала не страх, а только какую-то звонкую тоску в сердце. Снова закричала в лесу птица, и тот крик ударился о воду и затрепетал под кручей почти у его ног. Видно, подумал Дмитрий Иванович, эта птица кричала об одиночестве. Он уже давно приглядывался к костру, разгоревшемуся справа от него. Мог бы разжечь костер и сам — собрать на берегу хвороста, нанесенного водой, — но понимал, что и у костра останется одиноким. Где-то там, в деревне, спят жена и дети, он мог пойти к ним, но ему не хотелось их будить. А его непреодолимо тянуло к людям. И тогда он встал, повесил на сучок корзинку, чтобы завтрак его не слопали собаки, и пошел на огонь. Он шел не напрямки, лугом, хотя так было значительно ближе, — боялся забрести в болото, — а вдоль берега. Шел по кочкам, продирался сквозь кустарник, потом — по песку и снова сквозь кустарник — и, казалось, совсем не приближался к огню. Потом спустился в низинку, а когда поднялся на травяной холм, костер словно сам подскочил к нему. Он горел на невысоком берегу, около него сидели двое. Один в накинутой на плечи фуфайке, с непокрытой головой, — в отблесках костра светилась широкая лысина; другой, помоложе, — в берете, огонь играл на его скулах, и они казались бронзовыми. Между ними на разостланном клеенчатом плаще стояла бутылка, две зеленые пластмассовые стопки, лежали огурцы, помидоры, хлеб, еще какая-то закуска. Младший держал в одной руке нож, в другой — наколотый на палочку кусок сала, поджаривал его на огне. Жир капал в костер, и тот отплевывался красными искрами.

Дмитрий Иванович пожалел, что пришел сюда. Очевидно, подумал он, это браконьеры, в лучшем случае — бродяги, кто же другой будет пить сивуху в глухую ночь. Кроме того, он чувствовал неловкость: вышел из ивняка прямо к чужой рюмке; он знал, как неприязненно смотрят на таких пришельцев всякие выпивохи. Но и уходить было неудобно. Он поздоровался, мгновенно мелькнула в мыслях «легенда» — он забыл спички, пришел прикурить и уйдет. К счастью, сигареты у него были, взял их на всякий случай, — на природе он почти никогда не курил. Дмитрий Иванович хотел выкатить из огня тлеющий уголек, но старший рыбак, — а это все же были рыбаки — под кустом лежали рыбацкие снасти, — протянул ему спички.

— Присаживайтесь к огню, — сказал он и подвинулся в сторону, освобождая Марченко место.

— Да нет, благодарствую, — смутился Дмитрий Иванович. — Прикурю и пойду к своим закидухам. На сома вышел, — оправдывался он, ведь лов рыбы донными удочками в этом году был запрещен.

И сразу же подосадовал на свое оправдание: кому какое дело, кто его дергает за язык?

— И много поймали? — с хрустом раскусил огурец лысый.

— Да ни одного… — снова смутился Марченко.

— А откуда же вы знаете, что это сомы? — засмеялся лысоголовый. — Садитесь, садитесь. Юра, сполосни рюмку.

— Что вы, что вы, — запротестовал Дмитрий Иванович, но Юра уже шел к реке. Это был высокий красивый парень. Помыв стопку, он грациозно поставил ее перед Дмитрием Ивановичем и сел на свое место.

— Вы думаете, мы какие-нибудь алкаши? — снова улыбнулся старший. — Ну, ну, не возражайте. Глухая ночь, а они сидят вдвоем на лугу и давят самогонку. Наверное, и я бы так подумал. Просто опоздали на вечерний клев — застряли в песке, притомились, рано улеглись спать. Лежали-лежали, а оно не спится, и чего-то стало на сердце не то пусто, не то тяжело, вот мы и встали, разложили костер. Юра, правда, как услышал про пол-литра, со всех четырех прибежал, завтра ему уже не перепадет, — мы своим транспортом, вон лайба за кустами. Боюсь, привыкнет, негодник…

— Ну, дядя Коля, — застеснялся Юра.

— Разве не привыкают? — продолжал лысоголовый. — А ему при его специальности нужно держаться подальше от этого зелья.

— А почему? — спросил Марченко, чувствуя, как горячо побежала по жилам горилка и как в один миг словно бы легче стало тело.

— Он крановщик. Одно неточное движение — и вечная память дяде Коле. Мне то есть. Я внизу орудую. А кто же вы будете, если не секрет? — спросил и прищурился хитро, но приязненно.

Дмитрий Иванович почувствовал, что соврать этому человеку нельзя.

— Профессор, доктор наук.

— О-о, — удивленно протянул рыбак. — И каких наук?

И снова Дмитрий Иванович понял, что не сможет ответить так, как отвечал некоторым далеким знакомым: мол, фотосинтез — это и водка, и огурцы, и лук на закуску, и воздух, который мы вдыхаем вместе с папиросным дымом. Для этого человека такое объяснение было бы оскорбительно.