Белая тишина

Большой дом владельца священного жбана был переполнен народом; на нарах, поджав под себя ноги, сидели мужчины, ели из тарелок, мисок мелко накрошенное мясо. Двое мужчин разносили водку, подавали каждому маленькую, с наперсток, чашечку. Тот делал глоток, не допив до дна, возвращал подавальщику, который в свою очередь делал вид, что пригубляет водку, и возвращал опять ему же, и только на этот раз охотник допивал чашечку до дна. Один из подавальщиков, коренастый, невысокого роста мужчина с обветренным мужественным лицом, сразу привлек внимание Полокто.

— Кто он? — спросил Полокто. — Откуда?

— С реки Харпи, зовут его Токто.

Токто подал чашечку очередному старому, уважаемому охотнику и встал на колени:

— Дака,[26] ты прожил долгую счастливую жизнь, ты много видел на земле. Я кланяюсь тебе и прошу, удели немного счастья мне и моим детям, пусть они становятся на ноги, пусть хоть половину пути пройдут, который ты прошел, пусть хоть половину воды выпьют, сколько ты выпил, пусть оставят свой след на земле!

Охотник три раза ударил лбом о пыльный пол.

— Вставай, Токто, — ответил старец. — Вставай.

Токто встал.

— Слушай меня, Токто. Не так-то уж счастлив был я на этой земле. Счастье, наверное, есть, но оно обходило меня. Ты самый удачливый охотник, ты самый храбрый. Идет слух, что ты победил всех хозяев рек, ключей, даже хозяина тайги. Ты сильный человек. Оставайся таким же, и счастье должно прийти, дети твои станут на ноги. А свое счастье, сколько его есть, все отдаю тебе и твоим детям. Пусть они все будут живы и здоровы, пусть они пройдут путь больше, чем я прошел, пусть они выпьют воды больше, чем я выпил, пусть как можно больше оставят следов на земле.

Старик выпил чашечку и передал Токто. Тут к нему подошла бледная миловидная женщина и тоже поклонилась тому же старцу. Это была жена Токто Кэкэчэ. Выпив из ее рук чашечку водки, старик поцеловал ее в обе щеки и пожелал ей счастья и побольше детей. Кэкэчэ вернулась к женщинам, которые сидели возле очага, ели и тоже выпивали.

Полокто не отводил глаз от Токто, его глубоко задели своей проникновенностью, душевной болью слова, обращенные к старцу. Так мог сказать только тяжело раненный в душу человек.

Полокто понял, что перед ним тот Токто, о котором по всему Амуру с восхищением говорят охотники, как о победителе хозяина тайги. Никому еще не пришлось победить хозяина тайги, только один Токто не преклоняет перед ним колени, покрикивает на него и требует своего. Этот самый Токто десять лет тому назад спрятал сбежавших из Нярги Поту и Идари. Храбрый человек!

Другой подавальщик подошел к Полокто и подал чашечку теплой водки. Полокто выпил.

— Что же ты здесь стоишь? — услышал он знакомый голос. То был сын старого Турулэна Яода. — Иди, садись рядом с отцом.

Полокто с Ливэкэном подошли к почетному месту, где сидел хозяин жбана старый Турулэн.

— А, акпало[27] приехал, — прошамкал старик. — Садись сюда, сюда. Ты, Ливэкэн, тоже садись, места хватит. Когда приехал?

— Только что, — ответил Полокто.

— Голодный, наверно? Этот Ливэкэн жадный, да все в Хулусэне становятся жадными. В мои молодые годы этого не было. Почему такими становятся — непонятно.

— Гости виноваты, они слишком щедры, — сказал Ливэкэн.

— Им скупиться нельзя, они к богу приезжают молиться. Им скупиться нельзя. Ешь, Полокто, ешь. Мясо остыло, но ничего, вкусное, жирное.

Полокто спохватился: забыл поклониться священному жбану. Он встал на колени и поклонился в угол, где стоял переплетенный толстыми веревками, наполовину отпиленный и густо намазанный глиной жбан, а рядом стоял высокий двуликий сэвэн с большими грудями и толстыми ногами, шея сэвэна была украшена несколькими рядами бус, каждая бусинка представляла железное изображение человечка, собачки, тигра, медведя, волка, рыси.

Потом Полокто пил поднесенную водку, ел жирное мясо и потел. Вскоре нарядный халат стал мокрым, хоть выжимай влагу.

В фанзе было душно, накурено. Полокто собрался выйти на улицу, когда к ним приблизился Токто. Он положил новые угощения на жертвенный столик, стоявший перед священным жбаном, потом передал небольшой мешочек старому Турулэну. Мешок звякнул, когда старик положил его в грудной карман.

«Что же это такое? — подумал Полокто. — Неужели деньги? Когда это за моление стали деньгами расплачиваться?»

Недолго пришлось раздумывать Полокто, старик вытащил из кармана мешочек, отвернулся и высыпал на шкуру, на которой сидел, три царских рубля.

— Хе, маловато, — проговорил он. — Пожадничал охотник. Ему было сказано, за такое моление пять-шесть рублей. Пожадничал.

— Разве за моление деньгами платят? — спросил Полокто.

— А чем платить, соболями? — огрызнулся старик.

— Разве мало трех свиней и водки?

— Свиньи и водка — это для священного жбана, для эндури-ама.

— Раньше так было…

— «Раньше было, раньше было!» — передразнил Турулэн. — Жбану одно, а мне тоже надо, я держу жбан.

«Будто кормишь», — чуть было не сказал Полокто вслух, но вместо этого сказал:

— Свиньи и водка ведь тоже твои, тебе какую-то часть отдают. Они денег стоят.