Белая тишина

«Дружить надо с Гангой, мы два деда, мы должны быть дружны, — думал Баоса, выпивая с Гангой за встречу. — Если мы вдвоем с ним будем отбирать Богдана, то Пота не устоит, отдаст нам сына. Как же ему не отдать? У меня он украл дочь? Виноват? Виноват. От отца убежал? Убежал. Виноват? Очень даже виноват… Поэтому мы, два деда, будем требовать, чтобы за все свои грехи он отдал нам сына».

На третью осень Баоса оставил Богдана у себя. Мальчик сам уже не рвался на Харпи к родителям, он настолько привык к деду, к дядям и их женам, подружился с Хорхой и другими мальчиками Нярги, что стал забывать родителей, Токто, друга детства Гиду.

Богдан теперь привязался еще к Пиапону, любил часами слушать его житейские рассказы о поездке в маньчжурский город Сан-Син, умные рассуждения о жизни, явлениях природы, повадках зверей. Пиапон разговаривал с ним всегда как со взрослым, и это очень пришлось по душе мальчику.

Богдан привязался не только к жителям большого дома, он всем мальчишеским сердцем полюбил Амур, амурскую тайгу. Когда он выезжал на Амур широкий, то сердце его опускалось куда-то вниз к желудку, дух его захватывало от великого простора, от головокружительного течения.

Нравилось ему жить в Нярги еще и потому, что сюда часто наведывались русские друзья Баосы и его сыновей. Богдан выучился русскому языку и теперь на радость деда довольно бегло говорил. Приезжали в Нярги и совсем незнакомые люди, гости соседей, появлялся русский бачика — поп, говорил какие-то непонятные слова, будто даже не русские, все охотники при нем крестились, а когда он уезжал, смеялись над ним и никто больше не крестился. В год раз приезжали полицейские чины, приглядывались, принюхивались и, выкурив по свернутой в бумагу трубке-папиросе, уезжали. Долго они не задерживались, много, как поп, тоже не говорили, а чаще даже, не сказав слова, уезжали. Зачем они приезжали, что им нужно было — никто не знал. Не знал даже сам Холгитон, который все еще считался старостой стойбища.

— Приезжают, только людей шугают, да собакам лишняя забота лаять на них, — ворчал Холгитон.

— Да тебя еще отрывают от молитвы мио, — смеялись охотники.

— Помолиться мио — не грех, — серьезно отвечал Холгитон.

Жизнь в Нярги была намного оживленнее и интересное, чем на Харпи, и потому Богдан совсем не хотел уезжать отсюда. Когда отец с матерью приехали за ним, он ничего не ответил им, только слушал, что говорили два его деда и что отвечал им отец. За дедов заступились дядья, и Поте пришлось отступить. Так Богдан остался в большом доме на третий год и третью осень ловил с дедом кету.

Осень выдалась в этом году дождливая, серая, но кета по Амуру поднималась обильно. Многие няргинцы в эту осень заключили подряды с Санькой Саловым на лов кеты и сдавали рыбу его засольщикам.

— Ловкий ты, Саня, — говорил молодому торговцу Баоса. — Мне помнится, твоему отцу никак не удавалось уговорить нанай ловить ему кету, а ты быстро их уговорил. Это потому, что знаешь нанайский язык.

— Да, дака, верно говоришь, — улыбался Санька.

— Времена другие подходят, — возражал Пиапон. — Да и ты, Саня, торговец уже не тот, что был отец, у тебя, я вижу, другой размах. Не крути головой, молод, чтобы меня обкрутить. Сам ведь все понимаешь, верно? Нанай ведь тоже другие уже, верно? Только мы сами этого не замечаем.

Баоса отходил, когда Пиапон, как он говорил, начинал умничать. Но Богдана в это время ничем нельзя было отвлечь, он не отходил от беседующих, пока они сами не расходились. Любил Богдан наблюдать и работу засольщиков кеты, подружился с ними. Засольщики тоже привязались к смышленому мальчику, учили его засаливать кету, а икорный мастер ему первому давал пробовать свою новую продукцию.

— Хорошо? Вкусно? — допытывался он, будто от ответа Богдана зависела судьба нового засола.

Услышав утвердительный ответ, он пускался в пляс, начинал скоморошничать, смешить товарищей и рыбаков. Веселый, неунывающий человек был икорный мастер.

— Я тебя, Богдан, научу солить икру, прибыльное дело, — говорил он. — Не веришь, спроси у молодого хозяина. Он хоть и молод, но чувствую, собаку съел в вашем деле.

— Как собаку съел? Собачье мясо? — удивлялся Богдан, чем приводил засольщиков в неописуемый восторг.

Часто навещал засольщиков и учился их ремеслу и Полокто. Он подолгу беседовал с Санькой, когда появлялся на тонях. А к концу путины он удивил всех няргинцев, купил у Ворошилина три бочонка и засолил сам около двух сотен кетин. На вопросы любопытных только отмахивался, говорил, что сам будет зимой питаться соленой кетой.

— Правильно, на Амуре воды хватает! — смеялись одни няргинцы.

— Смотри, желудок просолишь, — говорили другие.

Кета прошла, закончилась горячая осенняя пора, наступили праздничные дни. Баоса впервые за последние годы забрал себе родовую святыню — хулусэнский священный жбан.