Белая ворона

Салим мало изменился. Ему очень шли усики, которые делали его похожим на американского киноактера.

Братья не спеша пили чай, ели пирог и не могли наглядеться друг на друга. Потом Салим открыл чемодан, повесил костюм в шкаф, аккуратно уложил на полку сорочки, поставил в самый низ начищенные туфли, отнес в ванную несессер и положил на стол несколько папок с рукописями. Наконец он отодвинул пустой чемодан и облегченно вздохнул:

— Все!

Какое-то время братья сидели молча, смотрели друг на друга и улыбались. Им не нужны были слова. Они и в детстве обходились без них.

Первым заговорил Азиз. Он так подробно рассказывал брату обо всем, как будто не писал ему писем. Как прошли пьесы в Берлине, каким неожиданным оказался для него Багдад, как он по возвращении оттуда встретился с Аделью и Гизеллой, как его потрясло арабское восстание. Не рассказал он только о Лине. Почему? Потому что она — еврейка? Потому что она живет с Ассад-беем? Он сам не знал.

Потом Салим рассказывал о своей жизни в Каире, о знакомых, о странах, где побывал.

Посмотрев на часы, Азиз понял, что нужно возвращаться в министерство, и пообещал приехать после работы. На работе он не переставал думать о брате, рассеянно выслушал похвалы майора Гробы по поводу ежемесячного обзора и едва дождался конца рабочего дня, чтобы вернуться к брату.

Когда Салим открыл дверь, они обнялись так. будто встретились только что, а не утром на вокзале. Салим достал сделанные перед отъездом из дому фотографии матери, Гизеллы, Адели с Гизеллой, и они долго их рассматривали.

— Ты помнишь день, когда умер папа? — спросил Азиз.

— Конечно, — ответил Салим. — Мы тогда втроем играли во дворе.

— Да, но я не об этом. Просто сейчас я посмотрел на мамину фотографию и подумал что только она одна в целом мире помнит нас маленькими. И вообще, человека защищают родители, которые умирают раньше детей. Конечно, бывает и наоборот, но обычно сначала умирают дедушка и бабушка, потом отец и мать и только потом… Дедушку и бабушку мы с тобой не застали, но теперь я понимаю, что впервые подумал о своей незащищенности, когда умер папа. Пока он был жив, я чувствовал себя как за каменной стеной. А теперь у нас с тобой одна защитница — мама.

— Азиз, у тебя часто бывают такие мысли?

— Да. А у тебя?

— У меня на них нет времени. А если они и приходят, я их отгоняю. Хорошим вином. Отгоним?

— Еще как!

Было далеко за полночь, когда Азиз ушел от брата.

Придя домой, Домет мысленно вернулся к разговору с братом.

«Почему я не сказал ему о Лине? Разве я ее не люблю? Разве у меня с ней нет ничего общего? Господи! Как же я сразу не понял! Лина на всю жизнь осталась белой вороной, а я стал своим среди немцев. Потому и не сказал».

x x x

Когда Азиз шел на первую лекцию брата, он очень волновался. Зал был полон, и публика была солидная: дипломаты, высшие военные чины, университетские преподаватели. Домет узнал кое-кого из коллег по министерству.

Поднявшись на трибуну, Салим осмотрел зал, слегка наклонил голову, поймал тревожный взгляд брата, сидевшего в первом ряду, и обратился к аудитории:

— Господа! Позвольте задать вам вопрос. Кто помнит, какие цвета преобладают на государственных флагах арабских стран?

— Красный! — раздался чей-то голос.

— Совершенно верно. Еще!

— Зеленый, — негромко заметил сидевший рядом с Дометом мужчина профессорского вида.

— Вы абсолютно правы, — поклонился в его сторону Салим. — А еще?

После короткой паузы, во время которой кто-то назвал «желтый», а кто-то «синий». Салим сказал:

— Черный и белый, господа. Итак, на государственных флагах арабских стран четыре цвета: красный, зеленый, черный и белый. Они появились на одном знамени в 1909 году, когда служившие в Турции арабские офицеры из Ирака, Сирии и Саудии создали подпольную организацию. Чем же объясняется выбор этих цветов? Объяснение такого выбора заключено в строфе из стихотворения арабского поэта XIV века Сафая Алхалая, которую эта организация сделала своим девизом: «Белы наши деяния, черны наши битвы, зелены наши просторы, красны наши мечи». А что знаменовало собой восстание арабских офицеров в Турции? Возрождение арабского национального самосознания.

Домет оглядел зал. Публика слушала как зачарованная. Салим несомненно унаследовал от отца ораторские способности, владел материалом не хуже, чем аудиторией, приводил множество фактов, цифр, убедительных примеров, ссылался на великих философов разных времен, и сухая научная лекция превращалась в увлекательное путешествие по загадочному арабскому Востоку.