Белая западинка. Судьба степного орла

Целыми днями нас сопровождали чайки. Они были всюду: на воде, в воздухе, на песчаных отмелях.

— Смотрите, смотрите! Чайки на полене плывут! — торопился поделиться удивившим его открытием Вася.

— Очень просто, —спокойно говорил Пал Палыч. —Для пары птиц — это подвижный островок, на котором можно хорошо отдохнуть. Видите, как они ловко устроились?

Для нас чайки — просто птицы, а Пал Палыч видел в них именно то, что сделало их чайками. Зорким глазом натуралиста подмечал каждый оттенок и каждое пятнышко в их оперении. На стоянках чайки отдыхали вместе с теплоходом и давали нам возможность посмотреть на себя с близкого расстояния. Вот одна из них осторожно тронула волну лапками и села на воду, быстро сложив крылья. Она смешно покачивалась, маяча острым чёрным хвостиком, затем легко поднялась в воздух и расправила веером красивый белый хвост. Вася растерянно посмотрел на Пал Палыча. Тот засмеялся:

— Чернохвостая чайка с белым хвостом?! Удивительное дело! Хвосты‑то у чаек белые, а крылья на концах чёрные. Складывают они их высоко за серой спинкой, чтоб не замочить. Вот концы крыльев и торчат над водой чёрным хвостиком… А во время полёта — при–смотритесь — чайки прижимают к белоснежному брюшку красные лапки.

— Как самолёт— «убирают шасси», —по–своему повернул Коля наблюдение учителя.

Чайки — птицы не весёлые, но хлопотливые и привлекательные. Негромко, но резко и тоскливо, будто обиду какую выговаривают, покрикивают они, летя стаей за теплоходом. Дневные птицы, они вылетают на промысел, как только зарозовеет небо над Доном, и улетают на покой в сумерки.

Многие пассажиры так привыкли к размеренному образу жизни чаек, что и свой распорядок приноравливали к их расписанию: с чайками ранним утром выходили размяться на палубу, а улетали на покой чайки — и они разбредались по каютам.

Нам‑то, конечно, было не до сна в такую рань, и мы не уставали любоваться тихими закатами…

Медленно темнеет небо, и незаметно наступает особенный, ласковый час… Бледным серебром высветляется серпик молодого месяца на дымном синевато–розовом небе. Рябит река некрупной сонной волной, и вся переливается зеленоватыми, золотистыми, розовыми красками. У поверхности воды тесно роятся комары. Все успокаивается вокруг, затихает. И только одна бесприютная чайка летает над густо-розовым Доном и жалобно кричит. Где‑то глубоко внизу неслышно работает машина. И не понять — плывём мы или стоим…

Вчетвером мы сидим в удобных креслах на средней палубе, любуемся вечереющим небом, жалеем чайку. Вася спрашивает:

— Чего она летает, Пал Палыч? Одна!

— Покоя ищет.

— А чего она беспокоится? У неё дома нет? Ей лететь некуда?

— Ничего, угомонится.

— А зачем она плачет? Ей больно?

— Это, Вася, у неё разговор такой. Чайкин разговор. Чего ей плакать? Она вольная птица.

Небо неостановимо темнеет. Только высоко–высоко, как огненные борозды, пламенеют дорожки, оставленные пролетевшим самолётом.

Чайка перестала стонать и спряталась в густеющей темени. Видно, и она нашла наконец себе покой.

Над притихшей гладью Дона поминутно слышатся всплески. Стайки рыб, красиво изгибаясь, делают над водой какие‑то непонятные прыжки. Наверное, кто‑то большой и страшный преследует их под водой, и они, спасаясь от врага, выпрыгивают наружу.

— Рыбы пляшут! Смотрите! Вот здорово! — Коля вопросительно смотрит на Пал Палыча — что он окажет? Мы твёрдо убеждены, что наш Пал Палыч все знает.

— А может, они комаров хватают? г— не особенно, впрочем, уверенно говорит Вася.

Верно! Есть захочешь — запляшешь. Это ты правильно сообразил. Посменно работают, — улыбается Пал Палыч. — Днём чайки за рыбками охотятся, ночью рыбки на комаров… Ну что ж, ребята, пошли отдыхать. Завтра проснёмся уже на канале…

Не первое десятилетие живёт Волго–Дон, а все, проплывая по каналу, не перестаёшь удивляться и радоваться силе человеческого Духа.

После завтрака мы сгрудились на верхней палубе, у капитанской рубки. Всем же любопытно! Кажется, что канал лёг на зеленую степь огромным чертежом, — такие у него строгие и точные линии. На всем протяжении этой рукотворной реки её откосы вымощены камнем. И это, пожалуй, самое удивительное на канале. Десятки тысяч безвестных тружеников своими руками уложили, один к одному, миллиарды камней, создали для водного потока каменную дорогу с поразительной ясностью линий! Трудом этих людей канал приобрёл техническую несокрушимость…

А когда на степь надвинулись сумерки и небо на западе мягко потемнело, на канале наступила прохладная тишина. Водная лента не шелохнётся. Вот впереди показался мост, перекинутый с берега на берег. Он весь до последней заклёпки отражён в воде^;— такая она тихая, гладкая, зеркальная.

Неугомонные мальчишки с удочками машут нам шапками и что-то кричат. Ничто их не берет: ни комары, ни надвигающаяся вечерняя прохлада. Будут удить на берегу, пока матери не загонят их по домам. Видно, где‑то недалеко колхозный посёлок.