Бельгийский лабиринт

Лёвен был и остается единственным нидерландскоязычным городом, где в то время учредили двуязычный католический университет — 20 тысяч студентов примерно на 80 тысяч жителей. Большинство франкоязычных студентов и франкоязычный академический персонал считали для себя недостойным учить нидерландский. Они беспрепятственно говорили в Лёвене на французском, а кто на это не реагировал, попадал в число опасных для государства фанатиков, а то и фашистов. Фламандские профессора смотрели на это сквозь пальцы.

Франкоязычный элемент превратился в аномалию. С 1962 года законом была установлена языковая граница, она пролегла к югу от Лёвена. Нидерландский стал в городе единственным государственным языком. Образованная публика оживленно, если не сказать страстно перебрасываясь аргументами, дискутировала о возможности перевода в Валлонию. В разгар дебатов, 13 мая 1966 года, бельгийские епископы торжественно заявили в пастырском послании, что университет един и неделим, франкоязычное отделение не может быть удалено из Лёвена и это обязательное предписание. Никто из причастных к католическому университету не имеет права публично ему возражать. Так говорили объединенные душеспасители. Не моргнув глазом церковная власть сказала студентам и профессорам: «Заткнитесь».

Хотя на носу была зачетная сессия (в тот период студенты каждый год в июне и июле сдавали экзамены), массы студентов потоком хлынули на улицы. Лёвенский университет был и остается крупнейшим университетом страны, в Лёвене формируется католическая элита, со всего света в Лёвен приезжают католические интеллектуалы за высшим образованием. Но будущее украшение церковной иерархии Фландрии сейчас текло по улицам университетского города, крича во все горло и ругая церковные предписания. Энергично воздействовавшая на юношей и девушек жандармерия едва ли была в состоянии укротить разбушевавшуюся студенческую массу.

В 1967 году всё обошлось, но в феврале 1968-го снова грянула буря. Заметьте, в феврале, а не в мае. За два месяца до того, как первый студент поднялся на баррикады в Париже, в Бельгии пало правительство. Его свалила эффективная и непостижимая сыгранность трех группировок, которые в других условиях, в другой переломный момент, в другой стране никогда бы не сошлись вместе.

Первой группировкой были мятежные фламандские студенты, погоняемые традиционной фламандской идеей эмансипации. Они пришли свеженькие из коллежей и молодежного движения, которые были придуманы, чтобы удерживать порывистых молодых людей в католической упряжке.

Второй группировкой были бельгийские сторонники современного международного антиавторитарного студенческого движения, которое еще потрясет всю Европу и Америку, от Беркли до Нантера и Берлина.

Наконец, что особенно удивляет, к ним присоединилось фламандское крыло солидной, несущей бремя государственной власти и поставляющей для нее первых министров партии христианских демократов.

Христианские демократы предоставили в те дни левому лидеру студентов Полю Госсенсу прекрасное местечко в своем избирательном списке. В парламенте ему приготовили, так сказать, уже согретое кресло. Разве Госсенс не обретался раньше в коллеже Синт-Ромбаут в епископальном Мехелене? Вот увидите, он повернется спиной к своей левизне, когда поймет, какая блестящая роль уготована ему в католической партии. Но тут логика подкачала. Госсенс «ушел в отказ» и годы спустя основал протестную газету «Морген» («Утро»). Возврат к бунтарству всегда интересен, учитывая многовековые рассуждения о просвещенном правителе. Возможно, это всего лишь второстепенный эпизод, но он показывает, как основательно ошибались традиционные фламандские католики в оценке студенческого мятежа.

Рядовые католики-фламандцы, особенно те, кто помоложе, но отнюдь не только они, масштабно и с большим шумом взбунтовались против ограничительного влияния на их жизнь, против святынь, в которые они верили, против католической церкви. Такого не случалось со времен подъема социализма в конце XIX века. Почему же социалисты не приняли в свои объятия харизматичного студенческого лидера? Потому что и они дали маху. Они все еще барахтались в своем одеревенелом антиклерикализме.

Однако этот разворот не привел к созданию крупных, новых и жизнеспособных коллективных организаций. Вместо этого церковь начала разъедать себя изнутри. В богатом сегменте мира молодежь позволяла себе роскошь штурмовать всё, похожее на власть. В Бельгии и, разумеется, во Фландрии церковь и ее окружение держали в своих руках львиную долю видимой власти. Можно было предвидеть, что весь бунт обратится именно против церкви, тем более в условиях, когда епископы непостижимым образом просчитались и к тому же заранее отсекли любые возражения. Кого Господь желает наказать, того он лишает разума.