Бельгийский лабиринт

Они ошибаются. Все и сейчас. Де Вевер едет в гости к британскому премьеру Кэмерону, а потом широко публикует в прессе отчет о поездке, включая фото с рукопожатием. Но разве Де Вевер не поддерживал сепаратистов из Шотландской национальной партии? И разве Кэмерон не был горячим противником шотландского национализма? Ни один фламандский избиратель не поставил ему на вид это непоследовательное поведение.

Фламандцы голосуют за Де Вевера еще и потому, что он играет на их глубоко укоренившемся комплексе неполноценности. Унижения, которые причинили нам франкофоны — а фламандские националисты называли их многократными ударами в челюсть, — уже далеко позади, в прошлом, и Де Вевер знает это не хуже, если не лучше своих избирателей. Да, нидерландский язык был в Бельгии на положении хуже холопского, господствующий франкоязычный класс слишком долго цеплялся за свои непоколебимые культурные и немалые экономические прерогативы. Но для современной Фландрии давно уже утратило смысл жаловаться на несправедливость, допущенную в прошлом. Старое бесправие выкорчевано. Однако история все еще не проглотила и не переварила этот комплекс. И даже в юных фламандцах, которым не приходится слышать о себе слов un sale flamand («грязный фламандец»), еще до рождения бродит в душах коллективное сознание. Эта фрустрация теперь облицована властью. Вот почему Де Вевер и его соратники ведут себя так, словно все еще получают в челюсть от злонамеренных валлонов. Де Вевер охотно использует фантомную боль Фландрии. Франкоязычные политики просто-напросто не могут понять эту фламандскую сверхчувствительность и поэтому теряются, когда их доброжелательные слова наталкиваются на резкую фламандскую реакцию.

И наконец, есть фламандцы, голосующие за партию Де Вевера, которые полагают, что валлоны лишают их кровных денежек. Фламандское движение возникло во имя защиты языка и культуры. Но место прежнего культурного «фламандизма», шаг за шагом отвоевавшего фламандские права, занял экономический и финансовый «фламандизм». Я называю его денежным фламандизмом. В адрес валлонов раздаются обвинения, что они-де грабят нашу систему социального страхования. Люди отказываются проявлять солидарность с «валлонской шпаной». Но, во-первых, фламандские профессора доказывают на цифрах, что деньги идут как с севера на юг, так и с юга на север. Во-вторых, в самой Фландрии хватает неравенства и противоречий. В-третьих, никто не может предвидеть, какой регион станет через десять, двадцать, тридцать лет самым богатым и должен будет поддерживать других. Что до меня, то я проявлю солидарность скорее с валлонским безработным, чем с фламандским стяжателем.

Региональный эгоизм нетипичен для фламандцев. Его то и дело начинаешь замечать в Европе. Каталонцы шикают на ленивую Андалусию, Падуанцы презирают итальянцев из Медзоджорно, баварцы не хотят больше тратить деньги на Мекленбург и т.д. Мне очень грустно, что у нас благородный культурный «фламандизм» уступил место холодному денежному «фламандизму».

Бельгия была первой страной, где партия «зеленых» прошла в национальный парламент. Это произошло в 1981 году, чуть раньше, чем в ФРГ. С 1999 года мы четыре года видели «зеленых» за работой во всех правительствах нашего государства. «Зеленые» — единственная партия, которая пытается выровнять размежевание умов в нашей стране. Они часто и охотно перешагивают через языковые границы. Они культивируют постоянный диалог между франкоязычными и нидерландскоязычными, имея, разумеется, две партии.

«Эколо» — это чудо. На выборах наши франкоязычные «зеленые» выиграли около 20% голосов. Единственные, кто в Европе добиваются лучшего — или подобного — результата, это «зеленые» Германии.

Движущие силы «Эколо» — скорее работники культуры и просвещения и члены воинствующих профсоюзов образовательной сферы, чем активисты окружающей среды. В Брюсселе, с его масштабной историей обезлесения, соседские комитеты и группы активистов образуют прочную базу. В «Эколо» перешли многие радикальные франкофоны. Партия ФДФ («Федералисты — Демократы — Франкофоны») более тридцати лет являлась первой городской партией Бельгии, первой политической структурой, серьезно занятой проблемами градостроительства и общественного транспорта. Эта часть их программы была намного интереснее, чем жгучая ненависть ко всему, что звучало на нидерландском.

Валлония, которая 30 лет назад со своей левой позицией нуждалась в обновлении, как лыжник в снеге, получила мощный импульс со стороны «зеленых». Поначалу «зеленые» возбуждали агрессию во всех крепко укоренившихся политических силах. Теперь все партии хотят «позеленеть».

Фламандские «зеленые» годами чтили дерзкое имя «Агалев» — сокращение от девиза гёзов Anders gaan leven — «Начать жить по-другому». После катастрофического поражения на выборах 2003 года, когда ими были потеряны все места в федеральном парламенте — уникальный случай в истории бельгийского парламента, — партия упростила свое название и стала называться «зеленые».