Бельгийский лабиринт

В 1934 году Ван Северен сменил маршрут своего движения на новый, решительно развернувшись против любых форм фламандского изоляционизма и даже в сторону федерализма. Его целью теперь стало вместе с Валлонией, Люксембургом и Нидерландами добиваться возрождения государства Семнадцати провинций. Сам Ван Северен тоже радикально эволюционировал. Во время и сразу после Первой мировой войны он стоял на левых позициях, был интернационалистом и социалистом. В его кабинете висел портрет Андре Бретона, отца сюрреализма, и он охотно позволял красивым женщинам называть себя Жоржем. Позже он стал фанатичным католиком и антикоммунистом, проявлял все больше авторитарности, ратовал за корпоративное государственное устройство и был настроен очень пробельгийски. После вторжения вермахта его вместе со всем политически опасным сбродом посадили в поезд и отправили в Францию. Коммунисты, фашисты, националисты, беглые немецкие евреи и всякого рода люди, не имеющие никакого отношения к политике, были по приказу бельгийских — а не оккупационных! — властей вытащены из своих убежищ и брошены в этот поезд. В 1940 году в городке Абвиль на севере Франции Ван Северен вместе со многими другими пленниками был расстрелян пьяной французской солдатней.

Моя память хранит воспоминание об одном уроженце Западной Фландрии, крепком пожилом мужчине, жившем по соседству со мной в Брюсселе. Он занимал высокие должности в правительстве страны, принимал участие в вооруженном Сопротивлении и отсидел в пяти концлагерях. Этот очень живой и симпатичный человек сказал мне однажды: «Франкоязычные коллаборационисты — это были сплошь фашисты. Фламандскими коллаборационистами зачастую двигала идея, они были идеалистами». Он ничего не забывал, не пытался выдать черное за белое, но правильно оценивал корни коллаборационизма.

Валлоны и франкофоны предавали свою страну либо руководствуясь фашистскими убеждениями, как говорил мой боевой сосед, либо ради собственной выгоды. Сотрудничество с врагом существовало везде и всегда, во всех оккупированных странах. Пока длится оккупация, коллаборационистом быть выгодно. Или, как кто-то мне заметил: «Они ели масло, а мы — нет». После войны чуть меньше 70% приговоров за политический коллаборационизм было вынесено на нидерландском, а 70% приговоров за доносительство — на французском.

Коллаборационизм возник не на пустом месте, для него существовала питательная почва, как повсюду в Европе. Крупная и мелкая буржуазия, католическая церковь кипели ненавистью к коммунизму, и не потому, что Сталин злодей. Они были просто счастливы, что Гитлер, такой же злодей, ликвидировал в Германии всех левых. В 30-е годы люди обожествляли военную форму, сплоченные ряды, подчинение лидеру. В Германии больше не было безработицы, а наша парламентская демократия с этой проблемой справиться не могла. Большинству людей было невдомек, что вчерашние безработные нашли себе место в военной индустрии. У этих людей откроются глаза, когда начнется блицкриг. Этот блицкриг разгорался так быстро, что его скорость могла служить доказательством бессилия нашей парламентской демократии.

Есть еще одно обстоятельство, которого нидерландцы из-за отсутствия опыта не могли предвидеть. По сравнению с 1914 годом немецкие солдаты в Бельгии вели себя сначала очень вежливо, корректно и дружелюбно. В страну вступали с улыбками и песнями колонны немецких атлетов в безукоризненной военной форме. В 1914 году солдаты кайзера вели себя хаотично, непредсказуемо и варварски. В 1914 году это была орда, в 1940 году — армия. Но очень скоро люди ощутили на себе, что порядок и дисциплина могут действовать более убийственно, холодно и жестоко, чем беспорядок и разнузданность. И когда блицкриг закончился, немцы столкнулись во Фландрии с еще вполне дееспособным разочарованным национализмом, какой мы имеем сейчас на Украине, в Хорватии, странах Балтии, в Бретани.

Бельгийская армия после 10 мая 1940 года продержалась 18 дней. План состоял в медленном отступлении, при необходимости за линию Изера, как это уже было в прошлый раз.

Генеральному штабу идеи приходят в голову всегда с опозданием на одну войну. Несмотря на помощь, оказанную нам на нашей территории французами и британцами, устоять против немцев было невозможно, и 28 мая Бельгия капитулировала. Союзники были должным образом проинформированы. Численность убитых, как солдат, так и гражданских лиц, составила 20 тысяч человек. Население, которое начало разбегаться во все стороны, могло вздохнуть с облегчением.

Именно в эти дни полнейшего хаоса король и правительство устроили друг другу скандал. Леопольд III хотел остаться в стране со своими солдатами. Правительство посчитало, что королю не следует сдаваться немцам. Во дворце Вейнендале близ Брюгге Леопольд огласил свое решение, на что премьер-министр Пьерло ответил (по-французски): «Если король останется при своем мнении, то мы не только будем вынуждены отказать ему в своей защите, но и будем публично от него дистанцироваться».