Белгравия

Каролина задумалась. Значит, она была права. Ситуация достигла кризиса. Момент, который графиня так долго себе представляла, был близок. Но она давно уже решила, что должна сделать. Каролина почувствовала легкий укол совести, поскольку собиралась нарушить данное Анне Тренчард обещание, но что делать, если иного выхода просто нет? Анна простит ее, когда узнает, как все случилось.

– Мария, – начала леди Брокенхёрст, – я должна вам кое-что сказать, но я бы хотела, чтобы мы сохранили это в тайне от Чарльза Поупа. Не навсегда, а лишь на некоторое время. Рано или поздно он узнает всю правду, обещаю.

– А почему вы не можете сказать ему прямо сейчас?

– Потому что тайна напрямую касается его самого, и, естественно, для него это откровение окажется более болезненным, чем для вас. И еще, я должна объяснить все лорду Брокенхёрсту, а его сейчас нет дома. Вы будете присутствовать, когда я расскажу все Чарльзу, но вы не должны ничего сообщать ему раньше меня. Мне придется взять с вас слово.

За всю свою жизнь Мария еще не слышала ничего более загадочного.

– Ну хорошо… – осторожно произнесла она, прибавив: – Только если потом он все узнает.

– Я собираюсь сообщить вам это известие сейчас, потому что, как вы сами убедитесь, оно повлияет на ваше положение. И многое изменит – не так, как хотелось бы вашей матери, но для вас определенно многое переменится, и, возможно, ее тоже удастся переубедить.

Только что леди Брокенхёрст недвусмысленно дала понять, чью сторону поддерживает.

– Хорошо, если так. Но что же мне делать сейчас?

– Пока вы останетесь со мной, здесь, в этом доме.

В непоколебимой уверенности, стоявшей за каждым словом леди Брокенхёрст, было что-то пугающее. Графиня ни на секунду не сомневалась в том, что ей удастся добиться для влюбленной пары благоприятного исхода.

Мария тряхнула головой, словно для того, чтобы очиститься от сверкающих мечтаний, которые проникали ей в ум и сердце.

– Мама ни за что не согласится выдать меня за Чарльза. Я была бы счастлива, но она не уступит. Если мы хотим быть вместе, нам с ней придется расстаться и жить собственной жизнью, отдельно от мамы.

– А что думает сам Чарльз?

– Он никогда не пойдет на это. – Мария встала, подошла к окну и посмотрела на стоявшие внизу на площади кареты гостей. – Он говорит, что не станет причиной скандала, который может мне навредить.

– Иного я от него и не ожидала. Он благородный юноша.

Мария вернулась обратно:

– Может быть. Но вы же видите: мое положение безнадежно.

Леди Брокенхёрст улыбнулась. Она явно не была согласна с подобным заключением.

– Сядьте, моя дорогая, и слушайте. – И только когда Мария устроилась на обитом атласом диванчике рядом с креслом Каролины, та продолжила: – Думаю, вы знаете, что у нас с лордом Брокенхёрстом был сын Эдмунд, который погиб при Ватерлоо.

– Я это знаю и очень сожалею.

До чего же странно, подумала Каролина. Она снова может говорить об Эдмунде как о персонаже светлой и жизнеутверждающей истории, не отделяя себя от сына пеленой слез. Теперь Чарльз и эта молодая женщина станут центром ее жизни.

– Так вот, перед смертью…

10. Прошлое возвращается

Джон Белласис сидел в большом кожаном кресле в библиотеке «Клуба армии и флота» на Сент-Джеймс-сквер, попивал кофе и читал «Панч», новый журнал, о котором он был наслышан, но который прежде еще ни разу не видел. Джон был одет в модные кремовые брюки, голубой жилет «Валенсия», белую сорочку и черный сюртук – он явно хорошенько принарядился. Сегодня приезжал его друг Хьюго Вентуорт, и Белласис не хотел показаться неудачником.

Клуб для офицеров всех родов войск открылся всего четыре года назад, в 1837 году – в год восшествия на престол юной королевы Виктории. И Вентуорт, служивший в Пятьдесят втором полку легкой пехоты, был его полноправным членом, однако Джон не завидовал приятелю. Белласис бывал здесь несколько раз и всегда находил разговоры с военными пресноватыми, а еду… Еда оставляла желать лучшего. Неспроста капитан Хиггинсон Дафф окрестил это заведение «Лохмотья». История гласила, что, вернувшись из клуба, он отозвался о поданном ему неаппетитном ужине как о «пайке в „Лохмотьях и голоде“». «Лохмотья и голод» был убогим игорным домом, где отметился и отец Джона. Заведение было печально знаменито своими грязными залами и отвратительными обедами, так что замечание капитана явно задумывалось как оскорбление. Но члены клуба не обиделись, а восприняли все с юмором, и с тех пор клуб получил прозвище «Лохмотья».

– Беллаcис! – раздался рокочущий бас Хьюго Вентуорта, который стоял в дверях и показывал пальцем на Джона. – Вот ты где! – Он прошел через весь зал, невообразимо великолепный в своем мундире, и турецкий ковер смягчал топот его тяжелых башмаков. – Выглядишь франтом, – сказал он. – Ты умеешь себя подать.

– Ерунда, – покачал головой Джон. – Все мы знаем, что никакой гражданский костюм не составит конкуренцию военной форме.

Хьюго кашлянул:

– Сейчас, наверное, еще рано для бокала мадеры?

– Для бокала мадеры никогда не рано, – ответил Джон.