Белинда

— Вот потому-то твой стиль и называют барочным и романтическим, совсем как у той церкви, мимо которой мы проходили, — улыбнулась Белинда. — Когда я смотрела на потолочные фрески, то видела сходство с твоими работами. То же мастерство, те же цвета. И та же избыточность.

— Ах так! Когда они увидят картины с Белиндой, то им волей-неволей придется найти для меня другие слова.

Белинда рассмеялась мягким, непринужденным смехом и еще крепче прижалась ко мне.

— Джереми, сделай меня бессмертной!

— Конечно, моя дорогая девочка. Но ты и сама должна о себе позаботиться. Тебе непременно надо сниматься в фильмах, играть новые роли.

— Когда ты выставишь картины, ты должен быть действительно уверен, действительно уверен… — внезапно посерьезнела Белинда. — В таком месте, как здесь, легко предаваться мечтам.

— Да, ты уже говорила. Но разве мы не для того сюда приехали? — спросил я и, взяв ее лицо в свои ладони, поцеловал.

— Ты ведь знаешь, что сделаешь это. Правда? И больше никаких сомнений!

— У меня их уже давно нет. Но если мы не подождем еще год, пока тебе не исполнится восемнадцать…

Ее взгляд затуманился. Она нахмурилась, закрыла глаза и приоткрыла рот для поцелуя. Господи, какая же она все же пылкая и нежная!

— Знаешь, а ты изменился. Ты стал относиться ко мне по-другому.

— Ну что ты, солнышко, вовсе нет! — запротестовал я.

— Я не хочу сказать, что изменился к худшему. Просто раньше ты никогда так со мной не разговаривал.

И она была права. Я, конечно, не признался, но все именно так и было.

— Джереми, почему ты отсюда уехал? Почему за все эти годы довел дом до такого состояния?

Мы продолжали идти вперед, держась за руки. И я начал ей рассказывать. Открывать свой самый Большой Секрет. Рассказывать все — от начала и до конца.

Я признался в том, что написал за свою мать последние две книги, поведал о сумасшедших днях в последнюю весну ее жизни, когда экранизировали «Багровый Марди-Гра» и мне пришлось ехать вместо матери в Голливуд на премьеру.

— Представляешь, такое странное чувство, когда ты знаешь, что сам все написал, а ни одна живая душа даже не догадывается. А потом еще обязательный прием. Не большой в ресторане Чейзена, а дома у Алекса Клементайна. И Алекс ходил и всем меня представлял. И все они смотрели мимо меня, мимолетно подумав, прежде чем повернуться ко мне спиной: «Надо же, как мило, ее сын».

Белинда ничего не ответила и только выразительно на меня посмотрела.

— Алекс тогда еще ничего не знал, — продолжил я. — Но она тем не менее ему сказала, только позже, когда он приехал с ней повидаться, и он знал, но молчал. Однако я решил покинуть материнский дом не из-за «Багрового Марди-Гра». Нет, такое решение я принял после оглашения ее завещания. Она оставила мне свое имя. Она рассчитывала, что я и дальше буду его использовать. Она рассчитывала на то, что я всю оставшуюся жизнь буду писать романы под именем Синтии Уокер. Она считала, что факт ее смерти не стоит делать достоянием гласности. Но если уж такое случится и читатели узнают о ее кончине, я должен буду заявить, что нашел рукописи в сейфе и что она успела их закончить еще до последней стадии болезни. Вот такие дела.

— Какой ужас! — воскликнула Белинда.

Такая реакция меня удивила, и я попытался объяснить Белинде суть дела.

— О, у нее были самые благие намерения. Она думала, что тем самым я смогу получить все деньги. Она даже отдала соответствующие распоряжения своему издателю, добившись для меня определенных гарантий. Ее издатель знал положение дел и принял на себя соответствующие обязательства. Она действительно старалась для меня. Она абсолютно не разбиралась в живописи и считала, что мне ничего не удастся добиться.

— Так вот от чего бегут маленькие девочки на твоих картинах, — прошептала Белинда. — А теперь и мы живем в том старом доме, откуда для них нет выхода.

— Разве? Думаю, сейчас все по-другому. А ты?

Мы уже подошли к реке и теперь брели по железнодорожным путям к пустынной пристани. Спокойствие тихого вечера нарушали только глухие звуки музыкального автомата, доносившиеся из-за дверей бара. Пахло пенькой и конопляным маслом.

Сердце мое учащенно забилось, и, когда мы подошли к краю пристани, я еще сильнее сжал руку Белинды.

— Мне кажется, она думала не о тебе, а о себе, — бросив на меня тревожный взгляд, осторожно начала Белинда. — Мне кажется, она любой ценой, даже за счет тебя, хотела обрести бессмертие.

— Да нет же, честное слово. Просто она считала, что сам я ничего никогда не добьюсь. Она всегда за меня боялась. А я, как тебе прекрасно известно, всегда был мечтателем, таким вот, знаешь, рассеянным ребенком.

— Она ведь тебя уничтожила! — покраснев от возмущения, воскликнула Белинда.

Ветер, гулявший над просторами бурой воды, неожиданно усилился и стал трепать ей волосы.

— Какая ты красивая, — произнес я.

— И что, ты больше не писал книг за нее?

— Нет. Естественно, нет. Но в конечном счете все сложилось удачно, причем исключительно благодаря ей.

— Как так?