Бельканто

– Я понял, что момент настал.

– Но ведь я вас спрашивал об этом на этой неделе каждый день!

– Ну и что? Тогда я не был готов, что правда, то правда, но сегодня утром, когда она снова и снова пела Россини, я понял: она меня поймет, даже если я буду нести полный бред. Она женщина добрая. Сегодня я в этом убедился. – Федоров постоянно потирал свои громадные руки, будто мыл их под невидимой струей воды. Голос его был спокойным, но в глазах мелькал страх, и даже от его кожи исходил какой-то перепуганный запах.

– Для меня сейчас не совсем подходящий момент…

– Зато для меня подходящий! – рявкнул Федоров и тихо добавил: – У меня уже нервы не выдерживают.

Федоров сбрил с лица густую растительность – процесс болезненный и трудоемкий из-за прискорбного качества имеющихся в доме бритв, – и явил миру мясистые розовые щеки. Он попросил вице-президента постирать и погладить его одежду и, пока штаны и рубашка крутились в стиральной машине, стоял рядом, обмотавшись полотенцем и дрожа от холода. Он принял ванну и выстриг волосы из носа и ушей маникюрными ножницами, которые ненадолго выпросил у Хильберто, предложив парню взятку в размере пачки сигарет. Заодно остриг ногти и даже попытался как-то привести в порядок прическу, но такая задача маникюрным ножницам оказалась не под силу. Федоров сделал все, что мог. Больше ждать было невозможно.

Гэн кивнул в сторону ванной комнаты:

– Я только собирался…

Федоров огляделся, а потом взял Гэна под руку и едва ли не втолкнул его в ванную.

– Ну разумеется! Разумеется! Столько я еще могу потерпеть. Сколько вам будет угодно! Делайте, что вам надо! Я подожду вас тут. Чтобы быть уверенным, что буду первым в очереди к переводчику. – На рубашке у Федорова проступали темные пятна пота, дополняя живописную композицию из более давних, уже выцветших пятен. Гэн подумал, не это ли имел русский в виду, когда говорил, что больше не может ждать.

– Одну минутку, – тихо сказал он и без стука вошел в ванную.

– Жалко, что я не понимаю, о чем вы говорили! – засмеялась Кармен. Она попыталась выговорить несколько русских слов, но получилась какая-то бессмыслица вроде: «Я не буду хрустеть стол».

Гэн приложил палец к губам. Ванная комната была маленькая и очень темная: стены облицованы темным мрамором, пол тоже из темного мрамора. Один из светильников возле зеркала не горел. Надо не забыть попросить вице-президента заменить лампочку.

Она присела на край раковины и прошептала:

– Кажется, у вас был очень важный разговор! Это Лебедь, русский?

Гэн сказал, что это был Федоров.

– А, такой большой. А откуда ты знаешь русский язык? Откуда ты вообще знаешь так много языков?

– Это моя работа.

– Нет-нет! Это потому, что ты знаешь что-то особенное, я тоже хочу это знать!

– У нас всего минута, – прошептал Гэн. Ее волосы были так близко – черные, блестящие, никакому мрамору не сравниться. – Я должен для него переводить. Он ждет за дверью.

– Мы можем поговорить ночью.

Гэн покачал головой:

– Я хочу спросить тебя о том, что ты сказала тогда. Что ты имела в виду, когда говорила, что мы теперь живем здесь?

Кармен вздохнула:

– Ты же понимаешь, я не могу всего сказать. Но сам подумай, разве так уж страшно, если мы останемся все вместе в этом прекрасном доме? – Ванная комната была размером с треть посудной кладовки. Коленями она касалась его ног. Сделай он полшага назад, и окажется на комоде. Ей захотелось взять его за руку. Почему он хочет ее покинуть, почему хочет покинуть этот дом?

– Рано или поздно все это должно закончиться, – сказал он. – Такое не может длиться бесконечно, власти это прекратят.

– Только если люди совершат что-нибудь ужасное. А мы никого не убили. Тут всем хорошо.

– Тут всем плохо. – Правда, произнося эти слова, Гэн совершенно не был уверен в их правдивости. Кармен опустила голову и начала рассматривать свои руки.

– Иди переводи, – сказала она.

– Ты больше ничего не хочешь мне сказать?

Кармен часто-часто заморгала, чтобы скрыть слезы. Как глупо, если она еще и заплачет! Ну что плохого в том, чтобы им жить вместе в этом доме?! Она бы как следует выучила испанский, научилась бы читать и писать, потом выучила бы английский, а потом, может быть, еще и японский немного. Но нельзя думать только о себе. Она это понимала. Гэн правильно хочет от нее избавиться. Она ничего ему не дает. Она только отнимает у него время.

– Я ничего не знаю.

Нервы у Федорова сдали окончательно – он заколотил в дверь.

– Перево-о-одчик! – пропел он.

– Минутку! – крикнул Гэн через дверь.

Ее время истекло. Сдержать слезы у Кармен не получилось. Она хотела быть с ним от рассвета до заката. Быть с ним неделями, месяцами, и чтобы никто не мешал: им так много надо друг другу сказать!