Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

Шаваль никогда не засиживался. Он говорил, что его ждет мсье Гробз, и поднимался с места, обдав ее на прощание жарким взглядом. У Денизы ухало сердце. Она едва могла скрыть, как дрожат ее руки. Хватала ручку, скрепку, опускала голову, чтобы не выдать, как пылают щеки, и бормотала какую-нибудь ерунду. Точь-в-точь как в книжках! «Ее бросало в жар и тут же в холод. Становилось трудно дышать. Он стоял прямо, непринужденно скрестив ноги. Он походил на Адама Микеланджело во всем своем великолепии: словно сошел с потолка Сикстинской капеллы и только заглянул к портному на Сэвил-роу, чтобы явиться перед ней облаченным в пиджак безупречного покроя. Хищная улыбка. Темно-зеленые, как уральский малахит, глаза. В пройме белоснежной рубашки мелькает загорелая кожа. Широкие плечи, длинные мускулистые руки. А когда он наклонялся к ней в разговоре, она чувствовала, как волос касается его горячее дыхание…»

Всякий раз, как Шаваль заходил в кабинет, на нее накатывала слабость. Она ждала, что по телу пробежит сладкое, теплое дуновение. «Она любит его! Она поняла это не внезапно, как разражается летом гроза, а медленно, неспешно, как шуршит весенний дождь. Когда он уходил, она невыносимо страдала. К нему взывало ее тело…»

На работе все называли его просто Шавалем, но она выведала, как его зовут. Этот маленький секрет грел ей душу. Брюно. Брюно Шаваль. «Брюно, Брюно», — шептала она по ночам в постели, ворочаясь без сна в комнатушке под самой крышей. Ей мечталось, как он стиснет ее в объятиях, подымет на руки и бережно опустит на мягкую упругую постель с толстым покрывалом из синего бархата, с золотой вышивкой. А дальше она могла только догадываться: «Твердая выпуклость обрисовывалась у него под одеждой. Вся ее женская сущность стремилась слиться с этим крепким мужским телом, вручить ему свое самое драгоценное достояние, полностью раствориться в его желании…»

Станция «Курсель». Дениза убрала книгу, прижала сумку покрепче локтем, чтобы не вырвал какой-нибудь хулиган, и вышла из поезда.

Ей было и радостно, и грустно. Радостно оттого, что хоть на несколько секунд ей удалось вообразить себя в этом пылком единении плоти и страсти, а грустно — потому что ей никогда не доводилось испытать такое единение чувств, ощущений наяву. Никогда у нее не будет красивых детей. Никогда никакой лорд Тремейн не посмотрит на нее влюбленными глазами. Жизнь распорядилась иначе.

«Тебе пятьдесят два года, Дениза, — увещевала она себя, поднимаясь по лестнице и убирая проездной в корочку. — Раскрой глаза! Тело у тебя дряблое, лицо в морщинах, за что в тебя влюбляться? Прошло то время, когда ты могла понравиться мужчине. Брось эти волнения. Это не про тебя».

Каждый вечер она повторяла это себе, раздеваясь в крохотной ванной в своей квартирке на улице Пали-Као, в двадцатом округе, на севере Парижа.

И тем не менее Шаваль заходил к ней почти каждый день.

Он просто возник в один прекрасный день из ниоткуда.

«Его горделивая красота озарила холодное серое зимнее утро, и в приливе жаркого желания она совершенно потеряла голову. На щеках у нее запылал яркий румянец. Рассудок напрочь отказал, сердце застучало как бешеное. Воздух вокруг словно загустел, стало трудно дышать. С первого же взгляда он захватил над ней власть, которая не укладывалась ни в никакие рамки приличий».

У Шаваля была назначена встреча с мсье Гробзом, но он перепутал дверь. Увидев, что ошибся, остановился на пороге и вежливо, даже изысканно, извинился. И поклонился. «Она украдкой вдохнула его аромат: сандаловое дерево и мелисса. Эти запахи у нее всегда ассоциировались со счастьем».