Белла Ахмадулина. Любовь – дело тяжелое!

Но я еще тогда молода была:

– Корней Иванович, я получила ваше письмо и прошу прощения, что я на него не ответила, оно показалось мне несправедливым и даже жестоким в отношении Надежды Львовны Побединой, которую вы упоминаете.

Ну, на самом деле это была дерзость. Катаев так расхохотался, рассмеялся и говорит:

– Корней Иванович, что ты там детей какой-то печали учишь? Ты лучше бы шалман здесь построил, вот на этом месте, вместо библиотеки шалман бы построил, а то опечалишься здесь.

Они шутили так, они дружили. Чуковский вкратце объяснил, что в этом кружке пишут очень печальные какие-то стихи, но и плохие, кстати. Нет, то, что плохие, это я говорю, но что они были печальные, это было как раз хорошо, потому что как бы сопротивлялись эти молодые существа, они сопротивлялись всему вот веселью так называемому или какой-то лжи, которую все ощущали, ощущали и дети. А Надежда Львовна, навряд ли она была писатель большой, но то, что она писала о печали, – это воспитывало. Ну, в общем, на этом наши отношения с Чуковским пресеклись. Кроме того, я не могла простить Корнею Ивановичу, что, первоначально поздравив Пастернака с Нобелевской премией, он больше не появился в его доме, когда началась травля.

Здесь, наверное, надо сделать небольшое отступление и обратить внимание на слова Ахмадулиной: «что они были печальные, это было как раз хорошо, потому что как бы сопротивлялись эти молодые существа, они сопротивлялись всему вот веселью так называемому или какой-то лжи, которую все ощущали, ощущали и дети».

В 1946 году среди выпускников школ одного из крупных областных городов Советского Союза был проведен любопытный письменный опрос, чтобы выяснить, какие у них интересы и жизненные планы. Опросили сто шестьдесят три человека. Вряд ли все были совершенно откровенны, но и повально подозревать выпускников в неискренности тоже нет повода.

Результаты опроса показали, что в большинстве своем недавние школьники вполне соответствовали требованиям, предъявляемым к советской молодежи. На вопрос, как они предпочитают проводить свой досуг, половина ответили, что читают, многие указали занятия спортом. Любимыми писателями в основном называли Горького, Льва Толстого, Пушкина, Лермонтова, Шолохова, Маяковского, Фадеева, Николая Островского. Никто из запрещенных и даже не рекомендуемых писателей назван не был.

Любимым литературным героем у 15 % опрошенных оказался Павел Корчагин (герой романа Николая Островского «Как закалялась сталь»), после него называли Андрея Болконского, Татьяну Ларину, Павла Власова (герой романа Горького «Мать»), Наташу Ростову. Правда, некоторые школьники отдали предпочтение героям, которых советская педагогика не одобряла, – Платону Каратаеву, Остапу Бендеру, Нехлюдову, Печорину. Впрочем, педагогов больше беспокоило не то, что юноши и девушки любят идеологически неправильных персонажей, а то, за что именно они их любят. Повышенный интерес выпускников к так называемым вопросам «любви и дружбы» считался опасным и ведущим в «мир мещанских иллюзий».

Беспокоились они не зря – молодежи послевоенных лет было тесно в навязываемых рамках официальной идеологии, и она все чаще стала организовываться в разнообразные кружки. Чаще всего те не носили идеологической направленности – подростки не думали ни о какой политике, не собирались подрывать никакие основы социалистического строя, они просто неосознанно сопротивлялись навязываемой им фальши, постоянной идеологизации всего вокруг, включая любовь, дружбу и даже самые бытовые вещи. Так, например, в Челябинске кружок, который посещали ученицы старших классов, назывался «Итальянская республика», и в нем обсуждали то, о чем не принято было говорить в школе, в основном личные проблемы, типичные для 15–16-летних девушек.