Bella Германия

Некоторое время мы ехали молча. Автомобиль накручивал километр за километром. Я едва сдерживала слезы. Сейчас главное – не показывать свою слабость.

– Что-то личное или бизнес?

– Бизнес.

Это было не совсем так. До сих пор моя фирма и я были единым целым.

Я чувствовала себя собакой, которую хозяин вышвырнул на улицу. Я выла перед дверью собственного дома. Пусть он и не совсем мой, но все же в большей степени мой, чем Робина. Потому что это мои эскизы и мои планы. Как он вообще собирается обойтись без меня? Неужели всерьез думает просто клонировать то, что делает мои коллекции моими? До прихода нового дизайнера, разумеется, который займет уютное гнездышко и будет выполнять то, что прикажут новые хозяева.

Я никогда не считала, что Робин разбирается в искусстве, но до сих пор он понимал, что лицо коллекции – единственное, чего нельзя купить за деньги. И вот теперь он продал наше с ним общее дитя чужим людям, для которых индивидуальность не более чем маркетинговый инструмент. Нечто вполне заменимое.

– Надрываешься с утра до вечера, выворачиваешься наизнанку, чтобы тебе просто похлопали. И это весь итог?

Слова вырвались у меня сами собой. Я проклинала и Робина, и всю индустрию моды и уже помышляла о мести. Нет, я не стану сидеть под дверью, как побитая собака. Я отстою свое дитя, пойду на все, если потребуется. Робин будет умолять меня не покидать фирму, но в конце концов уйдет он, а не я. В Мюнхене я первым делом найму адвоката. Но чем сильнее подхватывала меня волна гнева, тем острее я понимала свою беспомощность. Если реально смотреть на вещи, в суде против Робина я не боец.

Под моими ногами разверзалась пропасть. Я злилась на себя, стыдилась отца. Надо же так распуститься именно при нем! Еще подумает, будто мне нужна его поддержка.

Но Винченцо был здесь, рядом. Он просто выслушал меня. Без осуждения и без жалости – просто выслушал.

– Ты похожа на Джульетту, знаешь об этом? Ты пошла в нашу семью. Талант не дар, талант – проклятие.

Я поняла его. Винченцо имел в виду не меня, не Джульетту. Он говорил о себе.

– У нее получилось?

– Что получилось?

«Прорыв», хотела сказать я. Проклятое слово, как я его ненавидела.

– Стать счастливой.

Он молчал. Достал дневник, протянул мне.

– Почему ты сам не хочешь мне рассказать?

– Потому что знаю об этом не больше твоего. Джованни все время прятал от меня этот дневник. Невероятно.

– Но у вас с ней были хорошие отношения?

– Мы были одним целым, я и она.

– А про Винсента… неужели ты совсем не догадывался?

Он покачал головой:

– Только после ее смерти.

– Когда она умерла?

Об этом Винченцо говорить не мог.

– Почитай мне, пожалуйста.

Глава 40

Мюнхен, 21 марта 1971

Вот уже который день я думаю только о Винсенте. Чем упорнее стараюсь от него освободиться, тем больше привязываюсь к нему. Я чувствую себя мухой в паутине.

После прерванного поцелуя в машине у Джульетты не было времени на свидания. Им с Энцо пришлось бороться за то, чтобы остаться в квартире. С арестом студентов, основных квартиросъемщиков, их договор аренды был аннулирован.

И однажды утром, в понедельник, на кухне появился крепкий баварец в шляпе и кожаном пальто и осведомился у Энцо, что тот здесь делает. Представился он домовладельцем.

Энцо только что вернулся после ночной смены и стоял перед незнакомцем в одном нижнем белье. Его немецкого явно не хватало, чтобы разобрать баварский господина Платтнера, законного арендодателя, которого он собирался было вышвырнуть за дверь.

Когда позвонил Энцо, Джульетта была в лавке. Она тотчас поспешила домой. Ко времени ее прихода Энцо успел успокоиться. При виде человека, способного его понять, домовладелец пришел в еще большее негодование.

Его возмутило состояние квартиры – это первое. Второе, и главное: он ничего не знал и не хотел знать о субаренде, которая не предусматривалась его договором со студентами и, таким образом, не была законной.

Джульетта даже не подозревала о том, что студенты ничего не сказали о них домовладельцу. Равно как и о том, что ушлые троцкисты брали с них половину всей арендной платы – это за одну-то комнату! Платтнер дал «нелегалам» время до конца месяца, все же он не был зверем.

Когда Джульетта перевела его слова для Энцо, тот немедленно пошел собирать вещи. Он не хотел от этого человека никаких одолжений.

– И куда ты намерен идти? – спросила Джульетта.

– В крайнем случае будем спать в магазине. Господь нас не оставит.

Джульетта снова бросилась к господину Платтнеру:

– Мы порядочные люди… Никакой политики, никаких наркотиков. Мы семья, католики… Вы ведь тоже католик?

Разумеется, он был католиком, так что с того? Платтнер не понимал, почему должен разыгрывать из себя доброго самаритянина. Шнапс был шнапсом, бизнес – бизнесом, а иностранцы – иностранцами. Он ничего не имел против Джульетты, но квартиры предпочитал сдавать немцам. Так оно надежнее.

Джульетта достала из шкафа разрешение на работу и вид на жительство.