Bella Германия

– Принимая во внимание вышеизложенное, суд пришел к следующему решению. Поскольку государственному обвинителю так и не удалось со всей неопровержимостью доказать вину подсудимого, то в соответствии с принципом dubio pro reo[132] признать подсудимого Энцо Маркони невиновным в совершении предумышленного убийства.

Винченцо не верил своим ушам. По залу пробежал возмущенный ропот, прокурор в недоумении затряс головой. Сам Энцо тоже ничего не понимал и смотрел на судью как на ангела искупления. Тот пожелал всем счастливого Рождества, собрал со стола бумаги и вышел из зала. Обрадованный переводчик жал Энцо руку, а тот высматривал среди оживившейся публики сына. «Видишь, меня освободили», – говорил его взгляд.

«Черт разберет это немецкое правосудие, – злился Винченцо. – Сажают безобидных наркоманов и оправдывают убийц».

Утром 24 декабря Энцо с чемоданом в руке появился на пороге их квартиры. Первое, что он сделал по возвращении, – купил рождественскую елку. Винченцо слышал, как открывается дверь, потом стук ботинок и шелест еловых лап по полу.

– Винче, ты здесь?

Он втащил елку в гостиную. Винченцо с маленьким чемоданчиком вышел из своей комнаты. Энцо выглядел растерянным, хотел обнять его.

– Здравствуй, сын…

Винченцо прошел мимо него, прижавшись к двери.

– Подожди, Винченцо, любовь моя…

Винченцо оставил его стоять с раскинутыми в стороны руками. Энцо выиграл процесс, но проиграл семью.

Куда теперь идти, Винченцо не знал. Слякотная жижа пробиралась сквозь тонкие подошвы летних ботинок ледяным холодом. Прохожие спешили сделать последние покупки к Рождеству, прежде чем закроются магазины. Праздничного настроения, впрочем, не чувствовалось. Все суетились, раздраженно толкали друг друга в бесконечном людском месиве. «Праздник любви, – думал Винченцо. – Какая ложь!»

Он зашел в универмаг «Хертие», чтобы согреться. Бесцельно бродил по отделу женского белья. Никто не обращал на него внимания. На весь универмаг гремел шлягер сезона – «Греческое вино»[133].

Однажды и мне довелось возвращаться
Домой закоулками темных предместий.
На тротуар из окон пивной
Лился печальный свет.

Там были мужчины – смуглы, кареглазы,

Из «ящика» страстные песни звучали.
Южане меня, как заметили, сразу
Подсесть пригласили к столу.

«Ну вот, – подумал Винченцо, – они уже поют о нас. Они хотят избавиться от нас, не дают денег на школы. Зато мы годимся для пошлых куплетов. Мы – ленивые южане, пьем вино по кабакам, а потом танцуем сиртаки и пристаем к немецким девушкам. Или же расправляемся с ними согласно сицилийским традициям».

Греческое вино – это кровь Земли,
Я налью и тебе, подожди, подожди.
Я если и загрущу, то, конечно, о доме,
Ты уж прости, прости.

Греческое вино – это старый танец,

Плесни-ка еще на глоток.
В этом городе я навсегда иностранец
И навсегда одинок, одинок.

Но Винченцо не грустил по дому, он лишь хотел знать, где это. Только не здесь… и тем более не там. Нигде! Кто вообще таков этот Удо Юргенс и с какой стати он поет о греках? Мы ведь прибыли сюда раньше греков… Хотя кто такие «мы»? Винченцо больше не считал себя сицилийцем, но и причислить себя к немцам не мог.

Потом они мне рассказали о море,
О ветхих домах, где тоскуют их жены,
О детях, не знавших отцов.
И все как один повторяли: вернемся, вернемся,
Когда заработаем денег на скромное счастье,
Никто не хотел вспоминать,
Каково-то живется им здесь.

Неожиданно для себя Винченцо расплакался. Он ненавидел себя за эти слезы, но не мог сдержать их. Когда продавщица спросила, все ли в порядке, он со всех ног устремился к выходу.

Но если он больше не хотел причислять себя к тем, кого считали здесь чужаками, тогда кто он? И может ли он вообще выбирать или это всего лишь вопрос крови? Если он не считает больше Энцо отцом, то следует искать на другой стороне, среди немцев?

Собственно, что было в Винченцо немецкого? В нем текла кровь ненавистного вторженца, какая-то частичка этого разрушителя семьи, и он ничего не мог с этим поделать. Разве что убить его в себе.

Но была ли это лучшая или худшая его часть? Ведь этот человек должен быть особенным, раз мать отдала ради него все, что имела.