Bella Германия

Я попробовала ногой педаль, решительно сняла туфли и передала Винченцо. Он принял молча, только усмехнулся. Я повернула ключ, пробуждая раритетного зверя к жизни. Потом нажала на газ. Я не привыкла иметь дело с такими мощностями. До сих пор бывала рада, если моя старая колымага вообще заводилась.

Я чувствовала нервозность Винченцо – крайне неудобно иметь столь беспокойного пассажира. Но он молчал, и на том спасибо. Потребовалось время, чтобы взять своенравную бестию под контроль, зато потом все пошло как по маслу. «Бестия» оказалась на редкость послушной. Винченцо включил радио. Полилась итальянская реклама – танцующее стаккато слов, что-то из области, которая совершенно меня не интересовала.

– Так что было дальше? – спросила я.

Рождество семьдесят четверого года. Вскоре он познакомился с моей матерью.

Винченцо молчал.

– Ты рассказывал ей, кто твой отец?

– У меня больше не было отца. Basta.

Он принялся крутить ручку радио – вероятно, из инстинктивной потребности что-то крутить, после того как передал руль мне.

– И знаешь, что самое смешное? – вдруг сказал он. – Что ты не появилась бы на свет, останься я тогда в доме Винсента.

– То есть?

– Я никогда не познакомился бы с твоей матерью.

– Вот как? И как же ты с ней познакомился?

Мне не терпелось услышать его версию. Версию матери я знала.

– Я был разбит, уничтожен. Ночевал где придется, шлялся по злачным местам. Одно время хотел просто умереть… Твоя мать спасла меня.

– Где вы встретились?

– В ее коммуне. Мы завалились туда с приятелем, совершенно случайно. Я ночевал у него некоторое время, пока его не попросили с квартиры. И вот мы заявились к твоей матери… Ну, пили, болтали о том о сем, а потом она сказала мне, что у них есть свободный матрас и если я хочу, то могу ненадолго зависнуть… До сих пор не понимаю, что ей был за резон… Быть может, она почувствовала во мне родственную душу, потому что положила на свою семью, как я на свою. Все они в коммуне были такие – буржуа с наци-папашами. И ни одного пролетария.

Глава 52

Лишь чужбина учит нас понимать,

Чем мы обладаем на родине.

Фонтане

[134]

Таня

Когда в январе 1975 года Винченцо впервые увидел Таню, у нее были черные волосы до плеч и черный пуловер в обтяжку, под которым никакого лифчика. Она сидела за большим деревянным столом и стучала на печатной машинке. Рядом с машинкой валялась скомканная пачка сигарет «Рут-Хэндле».

В воздухе висел табачный дым. Было холодно – захваченное коммуной помещение не отапливалось. Стекла выбиты, окна завешены транспарантами. На полу лежали матрасы. На ободранных обоях лозунг: «Сегодняшние свиньи – завтрашние котлеты». Из раздолбанных колонок гремел рок – Рио Райзер[135].

За столом сидели шесть человек, все в пальто или объемных шерстяных свитерах. И все как один старше Винченцо.

Он разглядывал их, прислонясь к стене. Он уже не помнил, кто из них привел его сюда. На него не обращали никакого внимания, и это было прекрасно. Винченцо сильно исхудал и истрепался, бродяжничая. Взгляни он тогда в зеркало, что случалось с ним крайне редко, наверняка испугался бы собственного голодного взгляда.

Но дух его был не сломлен. Окончательно порвав с семьей, он вдруг ощутил настоятельную потребность быть в гуще событий. Быть может, именно поэтому его и потянуло в эту коммуну и к Тане. Сытые бюргеры за этими стенами были ходячими мертвецами. Не то что сидящие здесь за столом, у этих глаза так и горели.

Это от Тани Винченцо впервые услышал выражение «городская герилья»[136]. И оно сразу ему понравилось, как и сама Таня. Она занималась своим делом – и тем была полной противоположностью матери Винченцо, которая так и промечтала об этом всю жизнь.

Его потянуло к Тане, не знавшей компромиссов, не терпевшей лжи. В свои двадцать четыре года она успела стать магистром политологии. Она занималась журналистикой – писала для подпольных изданий левых радикалов. Таня блестяще вела дискуссии с любыми оппонентами, независимо от пола и образования, всегда находила самые убедительные аргументы. Поверхностный обзор проблемы – это было не про нее. Она во всем докапывалась до сути и на все имела свою точку зрения.

Она была импульсивна, но руководствовалась не эмоциями, а принципами. И общественно-политическая жизнь Германии, до сих пор практически не попадавшая в поле зрения Винченцо, вдруг предстала перед ним ясной и четкой картиной, в которой нашлось место всему, в том числе и его проблемам.

– Индивидуум, – говорила Таня, не переставая печатать, – сводит слабость своей общественной позиции к собственной недееспособности. Система существует благодаря нашему страху перед нашими возможностями. Перед тем, кем мы могли бы стать, но не стали.

И далее, почти с религиозным благоговением, цитировала кого-нибудь из классиков теории революции.