Bella Германия

Когда далеко заполночь Таня уснула, Винченцо вылез из постели, выскользнул за дверь и отправился бродить по деревенским переулкам. С моря дул прохладный ветер, где-то лаяла собака, по обочинам громоздились груды мусора. Деревня производила впечатление обезлюдевшей. Каменные дома стояли молчаливыми памятниками некогда теплившейся в них жизни.

Слова дяди задели Винченцо. «Займись наконец своей жизнью». Как будто до сих пор он не делал этого, а жизнь его можно будет счесть состоявшейся, только если это признает «общество», – что бы под этим словом ни понималось. И признание, разумеется, должно выражаться во вполне материальном эквиваленте: деньги, машины, виллы с бассейнами – назло завистливым соседям.

Без всего этого он никто. Талант следует реализовать, чтобы жить лучше, – мать постоянно это повторяла. И Винченцо никак не мог избавиться от чувства, что он живет ради того, чтобы оправдать ее ожидания. Даже ее смерть не освободила его от этого, напротив. Завершив череду несчастий, выпавших на долю Джульетты, ее смерть требовала оправдания. Но какого? Чем мог Винченцо ответить? Ведь даже детская его мечта стать инженером и превзойти отца на поприще автомобилестроения опротивела ему после знакомства с другим, ненавистным отцом. После той рождественской ночи эта дорога для него закрыта, даже если у него имеется талант.

Да и что такое в этом мире профессиональная состоятельность? Вот взять господина Гримма и его Вильгельма Мейстера[144] – чего стоят все их буржуазные идеалы, если они так легко разбиваются о реальную жизнь? Винчецо не видел себя ни в одной из известных ему профессий, уже сама идея начинать каждый день с прибытия в контору и завершать его возвращением на загородную виллу с бассейном казалась ему лицемерием и ложью.

И если настоящая жизнь в такой лжи невозможна, Винченцо оставалось единственное, радикальное, решение: не принимать никаких решений вовсе. Просто уйти, выскользнуть из-под пресса, которому он ничего не мог противопоставить, кроме смутных предчувствий и неоформленных желаний. Его планы, сколь бы туманны они ни были, совершенно не согласовывались с требованиями, что общество предъявляло к мужчинам его возраста, – уж в этом Винченцо не сомневался.

Ему не раз приходила в голову мысль свести счеты с жизнью. Он вполне мог представить себе, что идет на «акцию» исключительно с целью самоликвидации. Но почему же он так мало ценил себя и свою жизнь, в то время как прочие видели в нем особенного, едва ли не гения?

Людям свойственно восхищаться тем, чего они лишены, – знаниями, удачливостью, талантом. Но что есть талант? Он дается человеку с рождения, как голубые или карие глаза. Это не достижение, которым можно гордиться. И потому талант ничего не стоит. «Человек имеет право гордиться только тем, чего достиг сам», – думал Винченцо.

Не меньшее отторжение вызывала у него идея, что жизнь есть дар, а потому ее надо ценить такой, какая она есть. Слишком глубокая пропасть отделяла его родителей-гастарбайтеров от тех, кто не принимал Винченцо, невзирая ни на какие его таланты.

Была ли тому причиной жизнь в Германии или тайна, связанная с его происхождением, но Винченцо рано стал ощущать собственную инакость. Немецкие одноклассники были ему такими же чужими, как и итальянский отец, втайне им презираемый, как и немецкий отец – его отвергнувший.

Единственным человеком, с кем Винченцо ощущал глубокую связь, была мать. Никто не смог ее заменить, даже Таня. И после смерти матери был только один способ стать частью семьи, в которой он не чувствовал бы себя чужим, – создать собственную. И пусть его появление на свет стало результатом скоротечной встречи, глотка украденной свободы в обшарпанном гостиничном номере, он сам может утвердиться в этом мире – через собственных детей. Только это могло придать смысл всему случившемуся.

Он перелез через каменный забор и оказался в запущенном саду. Там стоял дом, полуразвалившийся, но не такой убогий, как дом его дедушки с бабушкой. Винченцо поднялся на террасу. Под ногами хрустела потрескавшаяся плитка, в лунном свете можно было разобрать ее цветочный узор.

Он толкнул дверь – по углам взметнулись летучие мыши. Пахло птичьим пометом и плесенью. Но стены были крепкие, а крыша, хоть в ней и зияли дыры, не обвалилась. Потребуется не так уж много усилий, чтобы привести все в порядок. Дом словно только и ждал, когда его комнаты заполнят детские голоса.

Винченцо не знал, чем будет заниматься на Салине, но не все ли равно, где ему, вечному изгнаннику, пустить корни. А это требовалось сделать поскорее, чтобы не потеряться окончательно. Стать наконец кем-нибудь.

На рассвете он вернулся в постель и, взбудораженный ночными фантазиями, прильнул к теплому телу Тани. Спала она, разумеется, голой. Винченцо прошептал ей на ухо признание в любви. Таня повернулась, погладила его по волосам, пробормотала что-то в ответ и снова уснула.

– Я хочу жить с тобой, Таня, – прошептал Винченцо, – хочу иметь от тебя детей. Я хочу на тебе жениться.

Она открыла глаза. Винченцо ждал.