Поднимаясь в вагон поезда до Милана, Кончетта не удостоила дочь и взглядом. По платформе, с песнями и барабанным боем, двигалась группа кришнаитов в оранжевых одеждах. Измученный, небритый Энцо нес за тещей чемоданы, – крепкий мужчина с глазами беззащитного ребенка.
Джульетта попыталась обнять мать, но та отстранилась.
– Не будет тебе счастья в Германии, – дребезжащим голосом возвестила Кончетта. – И Винченцо вернется.
Это прозвучало как проклятье.
– Не надо, мама, – сказал Джованни. – Ты только подливаешь масла в огонь. Лучше поцелуй меня…
Но Кончетта не унималась:
– Кого соединил Бог, да не разлучат люди. Бог ее накажет.
Джульетта опустила голову, спрятала лицо в ладони.
– Хватит уже! – не выдержал Джованни. – Или она мало страдала?
– Пойдем, Энцо, – приказала Кончетта.
Энцо поставил чемоданы и обнял сына – так крепко, что Винченцо чуть не задохнулся.
– Я люблю тебя, сын, – сказал он.
И отвернулся, стараясь не смотреть на жену. Он не хотел показывать Джульетте свои слезы.
– Вы позвоните мне? – спросила она.
Энцо кивнул, взял чемоданы и шагнул в вагон.
Глава 28
Никто не вправе забывать свои корни, они – начало нашей жизни.
Napoli
Неаполь – как удар в лицо. Слишком много света, солнца и уже с утра духота. Мозги кипят, как наваристый суп, изнутри давящий на череп.
На вокзале царила страшная толчея. Где-то ухал пневматический молот. Мне почудился затхлый запах водорослей и соли, но он едва ли свидетельствовал о близости моря. Похоже, неподалеку мусорные баки. Воздух так и вибрировал от голосов – резких, страстных и мелодичных. И на всем этом лежала тень нездоровой нервозности, депрессии, окутавшей край, который пребывал в затяжном кризисе.
Публика в пиццерии
Джованни устремился вперед, я за ним. Мы пересекли на удивление современное здание вокзала и вышли на площадь, являвшую собой одну большую стройку. Обнесенные дощатыми заборами котлованы и измотанные сумасшедшим движением
–
Он ринулся прямо наперерез машинам, едва не угодив под колеса маленькой раздолбанной «ланчии». Впрочем, тут все плевали на правила уличного движения. Никто не считал себя обязанным предупредить другого об опасности. Если водители и сигналили, то только чтобы возвестить о своем прибытии.
Увидеть Неаполь и умереть… Вероятно, я была единственным немецким ребенком, который никогда не бывал на пляжах Римини, не бродил по римским руинам и по тосканским тратториям. Разумеется, я видела фильмы с Марчелло Мастроянни, Моникой Беллуччи и сицилийскими мафиози. Такие образы остаются с нами на всю жизнь, но они скорее заслоняют действительность.
По каким отсекам в моей голове я могла рассортировать то, что бушевало вокруг? Неаполь оказался много больше, прекрасней и уродливей, чем я себе представляла. Гигантский ведьмин котел из выхлопных газов, солнца и шума – стремительный и равнодушный, роскошный и грязный, подлинный триумф жизни над смертью.
Внезапно кто-то с силой дернул за ремень моей сумки, и я, потеряв равновесие, упала. Лежа на асфальте, я смотрела, как Джованни гонится за двумя мальчишками на «веспе», но те уже скрылись в толчее вместе с добычей. Я попробовала подняться – острая боль пронзила колено. Разорванные джинсы быстро краснели от крови. Конечно, я слышала, что такое бывает, но с другими же, не со мной.
–
Я потрогала локоть – тоже ссадина. Только сейчас до меня дошло, чего я лишилась. В сумочке были не только деньги и паспорт, но и письмо Винсента!
Меня будто раздели донага.
– Проклятье…
–
– Да.
Но ничего не было окей. Мне захотелось уехать домой ближайшим поездом.
Заявиться в таком виде к отцу казалось невозможным. И дело было не в порванных джинсах, просто теперь мне было нечего ему предъявить. Без письма я просто не чувствовала за собой права на эту встречу, как бы абсурдно это ни звучало. Без него я была никто. И, как всегда, проклинала собственную наивность.
– Это была глупая затея, Джованни. Я возвращаюсь.
– Нет-нет… – запротестовал он. – Рука болит?
– Нет, все в порядке.
Я развернулась к вокзалу, но Джованни остановил меня:
– Джулия! Прошу тебя, не делай глупостей.
– В сумке было письмо!
Он пожал плечами: