Bella Германия

Его голос вселял покой, вызывал доверие, но Винченцо смотрел на господина Гримма скептически. Лишь настойчивость матери заставила его переступить порог этой квартиры. Здесь была настоящая Германия, не то что в лавке дяди Джованни. Все дышало духом немецкой культуры. На фортепиано, прикрытом вязаной салфеткой, стоял бюст Бетховена. Обстановка вовсе не была роскошной, но в ней чувствовалось благородство, какое придает дому причастность его хозяина к науке.

Гримм всю жизнь преподавал в гимназии – немецкий, греческий, латынь, – но уже не один год был на пенсии. Когда Винсент беженцем прибыл в Мюнхен, Гримм с женой пустили его на постой, а со временем заменили родителей.

Хозяин предложил гостям сесть и сразу перешел к делу. Школа в Хазенбергле – позор отечественного образования. Они все еще полагают возможным насильно вбивать знания детям в головы. Едва ли не палками. Но учение должно приносить радость. Non scholae, sed vitae discimus![113]

Винченцо был не особенно силен в латыни. Гримм приветливо улыбнулся:

– К сожалению, я не знаю итальянского, хотя, конечно, бывал в Риме. Но, думаю, мы поймем друг друга.

Джульетта надеялась на это. А что ей еще оставалось? У нее не было выбора. Винченцо сохранял бесстрастность. Он не хотел выглядеть бедным родственником, выказывать благодарность за помощь, в которой не нуждался бы у себя на родине. Но Джульетта видела, что Гримм ему понравился. Иначе мальчик ушел бы сразу.

Гримм поднялся и достал с полки книгу, «Итальянское путешествие» Гёте. Джульетта не знала о ней. Оказывается, великий немец был еще и поклонником Италии.

– Корни европейской культуры в Средиземноморье, – сказал Гримм. – Ее создали древние афиняне и римляне… твои далекие предки. Думаю, у нас гораздо больше общего, чем может показаться на первый взгляд.

В следующий раз Джульетта проводила сына только до двери, а потом вернулась домой ждать его возвращения. Винченцо каждый раз приносил с занятий новую книгу. Готовя ужин, Джульетта донимала сына расспросами. Что говорил Гримм? Какие новые слова выучил Винченцо? Понравился ли ему урок?

За порогом квартиры Гримма был другой мир, куда Джульетте доступа не было. И задача Винченцо выведать все его секреты, кроме одного: того, что этот мир – его, по праву рождения. И этот мир был бы закрыт для Винченцо, будь он действительно сыном итальянского гастарбайтера.

Обслуживая за прилавком итальянок, гречанок и турчанок, Джульетта думала об их детях, которым навсегда суждено остаться по ту сторону невидимой границы, разделяющей немцев и мигрантов. Одаренность ничто, если ее не развивать, а для этого нужны деньги. Завернув горгондзолу, Джульетта пожелала покупательнице удачного дня и вдруг обнаружила, что шов на рукаве распоролся. Неудивительно – сколько лет этому платью? Когда она вообще в последний раз шила? С тех пор как Розария приняла решение провести зиму вместе с малышкой на Салине, а Джованни постоянно был в разъездах в поисках лучших поставщиков, Джульетте пришлось взять торговлю на себя. Швейная машинка в «ателье» так и стояла без дела.

Винченцо каждый день после школы садился на велосипед и ехал из Хазенбергля в Швабинг. Поначалу дорога занимала минут тридцать, но потом время заметно сократилось. Нетерпение Винченцо в предвкушении урока росло, по мере того как он постигал чужой язык. За порогом квартиры Гримма начиналось царство немецкой грамматики. Иногда Винченцо казалось, что эта неприветливая страна лишь на два часа в день открывается перед ним.

В отличие от многих других детей, он ел вдоволь, имел крышу над головой, родители его любили. И все же только у старика Гримма он чувствовал себя по-настоящему дома. И дело было не столько в языке, служившем скорее оружием против недоброжелателей на школьном дворе. Дома Винченцо не с кем было поговорить о том, что он прочел в книгах господина Гримма. Книги перемещали его в сферу идей, доступную лишь тем, кому недостаточно мира материального. Лишенный общения со сверстниками, Винченцо нашел друзей в лице Фауста и Парсифаля, Эйхендорфа, Овидия и Гомера.

Гёте и Шиллер открыли Винченцо другую Германию, гражданами которой были философы и поэты. И ему, смуглому мальчишке с юга, тоже нашлось в ней место. И выражение «немецкий дух», которое он затруднялся перевести на итальянский, не связывалось больше в его сознании ни с чем враждебным, но выражало нечто, свойственное и ему самому.

Душа, расправив крылья,
Летела той страной,
Спокойно, без усилья,
Как будто в дом родной[114]

.