Белладонна

Это заклинание повторяют вполголоса, танцуя и потягивая выпивку, все наши полные надежд посетители, страшно довольные тем, что им удалось преодолеть все преграды на улице, однако вскоре им предстоит горькое разочарование — узнать, что в этот вечер она опять не придет. Вечер пропал зря. Они стараются не высказывать своих жалоб Рингеру. Это метрдотель, который разводит гостей к столикам. На самом деле его имя Филипп Рингбурн, он очень высок, донельзя тощ и совершенно не стремится угодить клиентам. Рингером[1] прозвал его я, потому что за его невозмутимой внешностью бьется самое беспокойное на свете сердце. Он хочет, чтобы все было как нельзя лучше: цветы свежайшие, оркестр играет точно в тон, напитки поданы по всем правилам искусства, гости рассажены именно так, как хочет Белладонна. Я это понял в один из первых дней, когда застал его в кухне заламывающим руки от отчаяния. Я заикнулся об этом Джеку, но тот сказал, чтобы я не тревожился, просто война немного потрепала ему нервы; зато, сообщил он, Филипп обладает фотографической памятью, он может вспомнить, как выглядела блоха, которая укусила его 8 марта 1945 года на бивуаке где-то в германской глуши, когда его батальон наступал на Берлин. И не только та, но и другие блохи, которые кусали всех его товарищей.

К счастью, он не обижается на это прозвище. Нам с ним здорово повезло. Он знает в лицо всех клиентов, всех английских снобов, кто хоть раз появлялся у нас, и безошибочно вытаскивает из папок их фотографии, чтобы Маттео и Джеффри на входе были начеку и не преминули впустить их.

Да, волнение внутри нарастает, становится физически ощутимым, гости стараются не поглядывать на часы, которые неумолимо отсчитывают секунды, протекающие без Белладонны. Они не голодны, да у нас и не подается обильного угощения. Днем, незадолго до открытия, разносчик из кулинарной фирмы приносит нам подносы холодных закусок, изысканных сэндвичей, разнообразных десертов. Нам нет нужды держать полноценную кухню. Она занимает слишком много места, с ней хлопотно, придется нанимать множество персонала, за которым трудно уследить. Гости приходят в клуб «Белладонна» не для того, чтобы поесть. Они сидят за столиками, нервно подергивая бахрому кроваво-красной, в цвет фирменного коктейля, бархатной скатерти. Коктейль, естественно, называется «Белладонна», он багровый, как когти на лапах Андромеды. На самом деле это простой мартини из рома да двух капель горькой настойки вместо вермута, подкрашенный пищевыми красителями.

Ничтожные тупицы. Сидите и прихлебывайте свое дурманящее зелье. Вам никогда не приблизиться к ней. Настоящая Белладонна не доступна никому.

Никому.

* * *

— Ты видела, как она выглядит?

— Кто?

— Кто же еще? Единственная женщина, которую жаждет увидеть весь Нью-Йорк. Та, о которой только и говорят. Белладонна, дуреха ты эдакая.

— А, я думала, ты о собаке.

— Нет, честное слово, не понимаю, почему я трачу на тебя время?

— У нее что, тоже бриллиантовое ожерелье?

— У кого?

— У Белладонны. Про собаку я уже знаю.

— Нет, у нее бриллианты на туфлях. Клянусь тебе. Она носит высокие каблуки, усыпанные бриллиантами. Если смотреть сзади, они сверкают. Их трудно не заметить, потому что она еще обвязывает щиколотку очень тоненькой бриллиантовой ниткой. А в придачу у нее еще самое большое на свете жемчужное колье. Жемчужин целые сотни, я сама видела. А кольца! Она их носит поверх перчаток. Даже на мизинцах и больших пальцах. Громадные жемчужины, рубины, перевитые тоненькими цепочками. Невероятно. Но и это еще не все.

— Что же может сравниться с бриллиантами на туфлях и нитками жемчуга по всему телу?

— Прежде всего, ее платье. Даже не платье — это целый карнавальный костюм. Она, наверное, к каждому вечеру заказывает новый. Что-то неземное, как у Марии-Антуанетты. Грудь — видела бы ты ее! Наверное, снизу ее корсет приподнимает. Высока на грани непристойности. А на нитке жемчугов подвешен рубин, он как раз попадает в ложбинку между грудей. Но даже и этот камень не так велик. Еще крупнее был аквамарин, который она надела дня три назад. Андерсон говорит, он был с яйцо малиновки. Представляешь? Все мужчины прямо истекают слюной. Но она их даже поздороваться не подпускает.

— Я, пожалуй, тоже сошью себе корсет и платье с вышитым лифом. Хорошо бы из парчи.

— Тебе когда-нибудь приходят в голову более оригинальные мысли? Именно так она и была одета. Парчовый лиф, красный с золотом, плотно зашнурованный сзади. И длинная парчовая юбка, а под ней — множество нижних юбочек, но не до пят, а покороче, чтобы были видны туфли и бриллиантовая нить на щиколотке. Но самое потрясающее в ней — даже не платье.

— А что же? Расскажи.

— Понимаешь, весь ее вид. Во-первых, глаза. Ронда однажды набралась храбрости и спросила у нее, чем она подводит веки. И она сказала, что пользуется каллиграфическим пером с очень тонким кончиком, а обмакивает его в чертежную тушь.

— Вот не думала, что чертежной тушью можно подводить глаза.

— Да не может этого быть, дуреха. Как ее потом смоешь?