Белое братство

Этого человека Успенский не видел уже больше года, но он не сильно изменился, только кепку да футболку сменил. А широкая улыбка, от которой Вадиму Сигизмундовичу неизменно становилось не по себе, и прищур остались все теми же. Пока режиссер напористо наступал на него, тесня к окну, управляющий усадил свое грузное тело на бежевый диван в углу комнаты, отдуваясь и промокая взмокший лоб салфеткой – летняя духота переносилась им с трудом. В другой руке он держал прозрачную пластиковую папку с листами, на которые то и дело нервно поглядывал. Его Вадиму Сигизмундовичу доводилось видеть куда чаще, и он не мог сказать, что эти встречи доставляли ему удовольствие.

– Нам тут Светочка шепнула, что нервное расстройство у вас, – говорите нелепицу, чемоданы паковать пытаетесь, чуть ли не в монастырь собрались. А нас, значит, бросить надумали? – продолжал режиссер, прищурившись вроде с улыбкой, но Успенскому прищур показался зловещим. Он непроизвольно шагнул назад и напоролся бедром на подоконник. Режиссер продолжил: – Любит она вас, переживает, волнуется. Да и нам вы вроде как не чужой человек.

– Нет у меня никакого срыва. Я принял осознанное решение. Я действительно хотел заехать сегодня в офис и обсудить условия расторжения нашего договора. Но раз уж вы сами приехали…

– Плохо дело, – сокрушенно покачал головой режиссер, обращаясь к Свете. – Опасения подтвердились, налицо расстройство мышления и первичный бред.

– Позвольте! Я совершенно здоров и попросил бы прекратить инсинуации в мой адрес!

Успенский так и взвился, вытянул шею, вытаращил на режиссера глаза, преисполненные негодования. Рефлекторно он сделал шаг вперед, как бы отвоевывая собственное пространство, но оппонент не сдал позиций, поэтому Вадим Сигизмундович чуть было не налетел на него грудью.

– Вас можно понять, такой ошеломляющий успех не всякая нервная система выдержит, – режиссер участливо сжал его костлявые плечи и слегка тряхнул. – Знаете уже, наверное, еще одно крушение самолета вчера случилось. В этой связи про вас только и говорят. Некоторые активисты выступают за то, чтобы вас, Вадим Сигизмундович, канонизировать. Правда, церковь пока не поддержала этой инициативы.

– Не надо меня канонизировать. Дайте мне пожить, на другие награды и почести я не рассчитываю.

– Ай-яй-яй… Досуг ли вам жить-то? И это в такой переломный момент! Сейчас не жить надо, а ковать, пока горячо. Вот мы на нашем канале про вас эксклюзивную программу снимать собрались: «Феномен Вадима Успенского, пророка нашего времени». Это же совершенно другой уровень! Так, глядишь, и телеведущим станете. Да что там телеведущим, что я, в самом деле… Перед вами теперь все дороги открыты! Я ведь сразу разглядел в вас что-то эдакое… – он энергично погрозил Успенскому пальцем, злорадно оскалившись.

– Я свободный человек и живу в свободной стране!

– Насчет страны говорить не буду, не имею однозначного мнения на этот счет, но вот о собственном статусе у вас весьма искаженное представление, – подал с дивана голос управляющий салона. – Вы что, забыли, что у вас с нами договор, причем весьма строгий.

В очередной раз промокнув лоб, он тяжело поднялся. На рубашке, обтянувшей брюхо, отпечатались мокрые полоски складок. Подойдя ближе, он вперил в Успенского снизу вверх взгляд поросячьих глазок и помахал перед его носом листами.

– Вот. Если вы вдруг что запамятовали, то можете ознакомиться. Вам по контракту еще год и два месяца в салоне работать, а иначе неустойка. Во-от тут мелким шрифтом прописана.

Он ткнул миндалевидным, девичьим ногтем в бисерные строчки. Успенский наклонился к листу, чуть было не задев его длинным носом, нахмурился.

– Тут написано, прозорливый вы наш, что, в случае преждевременного расторжения договора, вы обязуетесь выплатить нашей организации в качестве неустойки сумму, троекратно превышающую общую сумму ваших заработков за все время работы по договору. И сделать это вы обязуетесь в течение десяти календарных дней с момента расторжения. Если вы к этому готовы, то у меня возражений нет. Я вот подсчитал, сколько вы у нас заработали.

Взглянув на цифры, Успенский почувствовал, как силы и решимость покидают его. Стоять перед насмешливым взглядом режиссера и свинским управляющего вдруг сделалось трудно. На смену браваде пришла непомерная, беспомощная усталость. Света заботливо подвинула к нему стул.

– Сколько, вы говорите, мне еще осталось? – спросил он, судорожно вздохнув.

– Год и два месяца. Но у нас для вас есть и хорошие новости. Мы же не звери, поэтому все обсудили и решили пойти вам навстречу. Поработаете еще год по двойному тарифу и за меньший процент, провернем несколько рекламных кампаний салона с вашим участием – и отпустим, если сами захотите. Согласны?

Вадим Сигизмундович безвольно кивнул, глядя невидящим взором куда-то в угол.

Когда за визитерами закрылась дверь, Успенский вышел в коридор к Свете, которая провожала дорогих гостей.

– Света, ты не могла бы все-таки съехать?