Белое братство

Вадим Сигизмундович растерянно заморгал, пытаясь сообразить, не приснилась ему ночная ругань с выяснением отношений. Кажется, нет – все было на самом деле. Тогда что это за нежности? Что еще за «любимый?» Он думал, что сегодня ему предстоит продолжение неприятного разговора и финальная точка, которую в ночи было поставить затруднительно (не мог же он выставить пьяную рыдающую женщину за дверь под утро), однако он рассчитывал, что среди бела дня со Светой все же удастся распрощаться. «Света, к чему это?» – кивнул он сторону подноса, поднимаясь при этом с ложа. «Что – к чему? К чему утром завтрак?» – она рассмеялась звонко и беспечно, будто жизнь ее была легка и безоблачна. «Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Мы, кажется, вчера все обсудили. Насколько я знаю, тебе есть куда съехать с моей квартиры, и я хотел бы попросить тебя оставить меня одного».

Света не оскорбилась и, похоже, даже не расстроилась. Продолжая улыбаться, она спокойно поставила поднос на стол и начала объяснять ему, будто пациенту психоневрологического диспансера, что у него нервный срыв, временное помутнение, и ради его же блага она дает ему время прийти в себя, восстановиться. Успенский почувствовал, что раздражается. Натянул домашние штаны и футболку, порывисто дошел до санузла, юркнул за дверь, щелкнул замком, открыл кран.

Из заточения он вышел минут через двадцать с твердым намерением либо выпроводить сегодня сожительницу, либо собрать необходимые вещи и съехать самому в старую квартиру или в гостиницу, там продумать план путешествия и проститься со столицей. Но стоило ему открыть дверь, как из кухни выплыла Света и продолжила увещевания.

– Вадик, тебе просто надо успокоиться и посмотреть на все трезвым взглядом. Ведь в твоей жизни именно сейчас наступает пора расцвета. Твоя популярность выходит на ошеломительный уровень. Еще немного – и хоть в президенты баллотируйся. Просто ты был не готов. Знаешь, ведь не всякий может вот так сходу впустить в свою жизнь столь радикальные перемены, даже если эти перемены открывают блестящие перспективы. Но бросать все сейчас – это настоящее безумие. Уезжать неизвестно куда и зачем, прекращать сотрудничество с высококлассным специалистом по связям с общественностью, который, то есть которая, и вывела тебя в люди. Все ведь рухнет, Вадик!

Вадим Сигизмундович загнанным зверем метнулся на кухню, оттуда в комнату. Она ходила за ним по пятам, будто боялась, что он снова изловчится и покинет квартиру, исчезнув со всех радаров.

– Пройдет немного времени, ты отдохнешь, начнешь мыслить здраво и поймешь, что нарубил дров. А ситуацию поправить, возможно, уже не получится. Ну не горячись, пожалуйста, возьми время подумать.

Вадим Сигизмундович подошел к окну, заглянул в колодец двора – мрак. Поднял глаза вверх, небо виднелось частично – прямоугольником, очерченным контуром домов, похожим по форме на штамп в казенном документе. Он тихонько вздохнул. Такие вздохи уже стали для него чем-то вроде привычки. У кого-то, например, привычка в подобные минуты ронять крепкое русское словцо, а Вадим Сигизмундович вместо этого вздыхает тихонько и получается это у него само собой.

«Эй, есть там кто?» – подумал он почему-то шепотом, разглядывая куцый краешек неба. В этот момент тишину квартиры разбил на острые осколки резкий грохот и треск. От неожиданности Успенский вздрогнул всем телом, и на секунду ему показалось, что в области сердца у него надорвался сосуд. «Надо бы громкость звонка убавить», – подумал он, восстановив дыхание. Дверной звонок ему доводилось слышать так редко, что он лишь логически мог определить природу этой ужасающей, громогласной трели.

– Ну наконец-то. Тяжелая артиллерия подоспела, – проговорила Света себе под нос и поспешила к двери.

«Какая еще артиллерия?» – заволновался Вадим Сигизмундович. Гадать пришлось недолго, из коридора до его слуха донеслись два хорошо знакомых мужских голоса. Спустя пару мгновений их обладатели вырисовались в проеме двери его личной комнаты. Неожиданное вторжение на территорию, которая воспринималась Успенским как единственный слабый оплот душевного равновесия, отозвалось внутри неприятным чувством. С порога на него весело смотрел главный режиссер телешоу, провозгласившего его потомственным колдуном, и угрюмо – управляющий магического салона, то есть его нынешний непосредственный начальник.

– Вадим Сигизмундович, дорогой, на кого ж вы нас? – Главный режиссер приветственно раскинул руки (видимо, рассчитывая, что Успенский кинется ему на грудь) и сделал два шага навстречу. – Разве можно так с хорошими друзьями, близкими, можно сказать, людьми?

В поисках поддержки режиссер обернулся к Свете, и та закивала, сердобольно прижав руки к груди. Получилось выразительно, но неубедительно.