Белое братство

В комнату Успенского постучала деликатно, будто дверь костяшками пальцев погладила. Заглянула. Сидит, в монитор смотрит. Рабочий стол Вадима Сигизмундовича стоял ребром к окну, так что приглушенный хмурым небом утренний свет только подчеркивал его нездоровую бледность, делая похожим на восковую куклу.

– Вадик, собираться пора. Вставай. Света мягко, по-кошачьи, дошла до стола. Кокетливо присела на край, выставив вперед дородную белокожую ногу, ту самую, которую вчера успела проэпилировать полностью. Шорты шелковой пижамы игриво задрались, присборившись складками в области бедер.

– Куда? – вяло поинтересовался Успенский, продолжая смотреть в монитор.

– Как куда? На работу. У тебя клиенты сегодня.

Вадим Сигизмундович молча помотал головой, как это сделал бы ребенок, перед лицом которого кружит юркая, коварная ложка манной каши.

– Это что значит? – осведомилась Света настороженно.

Она протянула руку к его лицу, дотронулась до лба, замерла на пару мгновений. Температура, кажется, нормальная. Рука скользнула вверх, зарылась в редеющую шевелюру и взлохматила мягкие волоски с заметной сединой. С высоты стола ей хорошо была видна наметившаяся у избранника плешь. Но Света все равно улыбнулась ему жизнеутверждающе. Он же поднял на нее глаза, под которыми пролегли нездоровые тени, посмотрел будто сквозь – и снова уставился в монитор.

– И долго ты собираешься так сидеть? – весело спросила она, решив перевести ситуацию в шутку.

– Не знаю, – честно ответил Вадим Сигизмундович.

– Вадик, вставай! Ждать ведь тебя люди будут. Тебе их не жалко?

– А чего они, Света, будут жать? Когда я приду и облапошу их? Оберу до нитки? А тебе, тебе их не жалко?

– Та-ак. Вот, значит, как мы заговорили? Жалостливый, значит, стал? То есть два года тебе их не было жалко, а теперь вдруг стало? Ну, чего молчишь? Припомнил от какой жизни тебя на эти подвиги потянуло?

– Легко тебе, Света, рассуждать, ты людей в упор не видишь. А если и смотришь на них, то куда-то мимо: на часы, телефоны, обувь, загар. А я их каждый день вижу, людей. И у тех, кто ко мне приходит, кроме как в глаза и посмотреть-то больше не на что. Потому как то, что помимо глаз, еще хуже. Точнее, жалостливее. Что у них, кроме глаз? Одежонка потрепанная, стоптанные ботинки? Сядут передо мной, руки трясутся, теребят какие-нибудь бумажки или фотографию покойника поглаживают. А сами взгляд мой ловят, да так ловят, что не отвертишься. Я ведь у них последние деньги забираю, а помощи от меня никакой. А они верят мне. Недавно тетка приезжала, я даже не запомнил из какого города, чудно́е название, далекое. Взмыленная вся, замученная. Волосы короткие торчат во все стороны, лицо морщинистое, обветренное, будто и не женское вовсе. А глаза женские, живые, измученные, слезятся. И мальчишка с ней, худой, забитый, тоже вытаращился на меня и затих в углу. У нее дочка в Москву на заработки поехала и четвертый месяц уже на связь не выходила, а мальчишка этот – дочкин сын. Вот она кредит и взяла, чтобы ко мне, мудаку, приехать, про дочку узнать. Двое суток в поезде, ночь на вокзале, двадцать пять тысяч в кассу. Они, похоже, масло сливочное на хлеб только по праздникам намазывают, а тут кредит взяли, чтобы ко мне приехать и послушать тот бред, который я на ходу сочиняю. Ну я и сочинил. Сочинил, что дочка живая и вернется с большими деньгами скоро. Тетка эта мне в ноги падала, а я, кажется, умер тогда. Но ничего, быстро ожил. Я же привычный, не первая и не последняя она такая у меня. Вот какая, Света, у меня работа. Не хочешь подменить? У тебя, уверен, отлично получится.

«Ого! – подумала Света. – Тут, похоже, нервным срывом дело пахнет. Как не ко времени. Действительно, на сегодня отменять приемы надо».

– Вадик, миленький, ну, может, ты и не врешь им вовсе. Может, ты правду им говоришь, просто сам не знаешь? Вон как с самолетом получилось – ты ляпнул наобум, а оказалось, что как в воду смотрел. Вдруг и правда дар у тебя и говоришь ты все не случайно? Может, вернулась дочка уже при деньгах?

Успенский метнул на Свету выразительный взгляд.

– С самолетом получилось, спорить не буду. Я сказал – он упал. А там, Света, был полный самолет глаз. Не часов, Света, не костюмов! Полный самолет глаз, понимаешь?

– Ну потерпи, миленький. А как, ты думал, деньги приходят? Зарабатывать их надо. Или ты хочешь как раньше?

– Я всю жизнь только и делаю, что терплю.

– Теперь хотя бы есть ради чего терпеть, а не как раньше – зазря.

Света снова протянула руку к его жидкой поросли. Успенский упрямо качнул головой в противоположную от нее сторону.

– Да что с тобой такое?

Голос ее выдал досаду. От несвойственного Успенскому поведения повеяло недобрым ветром на Светину мечту. Умозрительная картинка, которая так явственно стояла перед глазами этой ночью, тревожно колыхнулась, как мираж, грозя рассеяться.

– Думаю я, Света. Можно мне побыть одному?

– Можно. Только скажи о чем, и я уйду.

Успенский обреченно вздохнул.