Белое братство

Ужин вокруг костра прошел мирно и дружественно. Под таким небом любые прения и недовольства казались неуместными, лишними. Роднянский все расспрашивал о чем-то ламу на непонятном большинству присутствующих языке, монах за ужином дурачился, цепляя себе на уши бананы и отпуская шутки. Стрельников смотрел на огонь, а Погодин в небо. Бойцы Владимира Сергеевича скоро отделились от компании у костра и присели в стороне – курить и обсуждать что-то свое.

Мирослав разместился в палатке вместе со Стрельниковым. Глядя на профиль Владимира Сергеевича, он думал о его сегодняшнем монологе, пытаясь сопоставить свежие впечатления с детскими и юношескими воспоминаниями. Довольно скоро Погодин почувствовал, как его сознание уносит в небытие волна дремоты. Но вдруг глаза его распахнулись, раньше, чем он успел осознать, что слышит громкие звуки, похожие на рыдания взахлеб, и пронзительный вой. Он выскочил из палатки, успев нащупать фонарь, сразу за ним метнулся Стрельников. Метрах в тридцати от места привала на пригорке луч фонаря выхватил фигуру человека, который то падал на колени, то пытался вставать и двигаться дальше вверх. Звуки, которые Мирослав принял за рыдания, теперь больше походили на истерический смех. Чуть поодаль от фигуры металась Алиса и отчаянно выла.

– Нажрался, сука, – процедил Стрельников, узнав одного из своих ребят, и побежал к нему.

– Наверное, это эйфория, вызванная горной болезнью, – услышал Погодин слабый голос Роднянского, донесшийся из-за левого плеча.

Глава 10

Вадим Сигизмундович с вечера лежал горячий, как паяльник и, похоже, бредил. «Это не я, не я…» – почти неразборчиво бормотал он в тяжелым забытьи и мотал головой, на которой белела влажная прохладная салфетка. «Конечно, не ты… Не ты», – шептала ему Света, одной рукой поглаживая его по впалой горячей щеке, а другой строча сообщения по всевозможным каналам связи с представителями СМИ. Она и сама чуть было не свалилась с недугом, обессилев от пережитых эмоций, но чувство долга превозмогло в ней слабость плоти. Выпив успокоительное, выкурив пару сигарет, Света мобилизовалась, взяла себя в руки. Упускать такой момент было нельзя.

Вчера, лежа на кушетке в салоне красоты, где давно и хорошо знакомая ей мастерица проводила привычную процедуру восковой эпиляции, Света чуть сознания не лишилась, когда на радио вдруг приостановилась трансляция веселых песен и сдержанный голос сообщил: «Срочная новость: потерпел крушение пассажирский самолет российской авиакомпании…, рейс…, Амстердам – Нижний Новгород. На борту авиалайнера находилось двести сорок пассажиров, преимущественно граждане Российской Федерации. Детали трагедии уточняются».

Как раз в это время Света все еще прокручивала в уме неудачный «выход» Успенского перед журналистами и посыпала пеплом амбициозные планы по масштабной пиар-кампании «пророка», запущенной так гладко. Мастерица ловкими движениями срывала полосы воска с ее ног и, пусть не сильная, но резкая боль, резонируя с грустными мыслями, становилась острее, раздражала. И вдруг эта новость! На мгновенье Свете показалось, что ее оглушили тяжелым предметом, – уши заложило, взор помутился. «Что? Что?» – вытянула она шею, поднимаясь и пытаясь приблизить лицо к мастерице, чтобы прочесть ответ по губам. «Что там сказали, по радио? Авиакатастрофа?» Мастерица растерялась от такой реакции, потом заволновалась: «Да… У тебя что, кто-то был на этом рейсе? Ох, Господи…» Она прикрыла ладонью рот, а Света уже соскочила с лежанки, натягивая юбку. Так она и выбежала из салона, не закончив процедуру. Метнулась было к машине, но поняла, что за руль в настолько взволнованном состоянии не сядет. Вышагивая по району на высоких каблуках около получаса, она ждала, когда эмоции растворятся в усталости, и лишь после этого завела двигатель, чтобы доехать до Успенского и передать ему весть.

Вадим Сигизмундович, как и следовало думать, сообразительностью блеснул не сразу. Вытаращил на Свету свои темные глазищи, заблеял про людей, погибших на борту. В общем, смазал весь эффект нечаянной радости, на который Света рассчитывала, чтобы разделить с ним то чувство, которое не помещалось лишь в ее груди. Пришлось ему втолковывать что к чему, объяснять, потряхивая за плечи, из-за чего первозданная радость, конечно, несколько пожухла, скукожилась, как сушеный чернослив. «Вадик, да я не про людей тебе говорю. Не в них же дело. Что ты завелся – «люди, люди»? Родственники они тебе, что ли? Ты пойми, сбылось твое пророчество! Сбы-лось! Ты вчера сказал, что сегодня самолет упадет, он взял – бумс! – и рухнул. Ты сказал – он упал. Понимаешь? Ты-ска-зал-он-упал! Доходит?» «Я сказал – он упал… Я сказал – он упал! Я сказал, а он – бумс…”, – начал повторять он на разные лады. «Именно, Вадик! Именно так. Получается, что ты у нас пророк настоящий, а не деланный!»