Белое братство

– Для буддистов Шамбала – это страна, в которой хранится высшее знание, помогающее достичь полного просветления и прервать цепь перерождений. Мы ищем ее только за этим. И мы верим, что открыться она может лишь тому, чья осознанность настолько высока, что он способен принять и понять великое учение, а иначе он просто не сможет воспользоваться благостью этого сокровища. Это все равно как алмаз случайно окажется под ногами человека, который ничего не смыслит в камнях, тогда он примет его за кусок стекла и пройдет мимо. Для того чтобы постичь знание, которое хранит Шамбала, не обязательно побывать в этой стране, его можно открыть в самом себе, если осознанность человека в текущем воплощении позволяет ему это сделать.

Лама говорил, а профессор на всякий случай переводил те предложения, в которых встречались буддийские слова. Было заметно, что Стрельникова утомляет такое многоголосье, он вздыхал и старательно делал вид, что больше занят пейзажами, чем мыслями монаха.

– Анатолий Степанович, прекратите уже переводить эту буддийскую ересь. Уши вянут, – наконец попросил он сдержанно.

Тем временем водитель сильно снизил скорость, лавируя на серпантине над крутым обрывом, и в открытое окно со стороны Стрельникова залетело жужжащее насекомое, похожее на пчелу. Оно описало быстрый круг по салону и забилось в правом верхнем углу лобового стекла. Владимир Сергеевич без лишних раздумий взял с бардачка глянцевую брошюру и хлопнул ею по тому месту, где пчела секунду назад пыталась найти выход на волю. Ринпоче только руку вперед протянул, но сказать ничего не успел. Поняв, что судьба насекомого решилась окончательно и бесповоротно, монах сложил руки в молитвенном жесте и зашептал скороговоркой по-тибетски.

– Нельзя наносить вред живым существам, и тем более лишать их жизни. Пчеле не стало хуже оттого, что вы убили ее, такова ее карма, и я помолился о том, чтобы она не переродилась в низших мирах. Но свою карму вы сейчас отяготили.

Владимир Сергеевич хмыкнул и только глаза подкатил, что сидевшие сзади могли наблюдать в зеркале заднего вида.

– Дорогой Ринпоче, – сказал он, – видите ли, в чем дело. Карму человека, который делал бизнес в России в девяностых годах, очень трудно, практически невозможно отяготить убитой пчелой.

– Сейчас не девяностые, – вмешался Погодин, – и ты вполне мог бы подарить пчеле право на жизнь.

Стрельников глубоко, устало вздохнул.

– Нет, мой мальчик. Мой добрый, хороший, наивный мальчик, – начал он, казалось, спокойно, но в его искусственно приглушенном голосе уже чувствовался металл, – ты очень ошибаешься. «Девяностые» были задолго до тысяча девятьсот девяносто первого года и, больше того, будут до конца существования жизни на этой планете.

Он обернулся и пару секунд молча смотрел Погодину в глаза так, будто пытался отрезвить его ледяной голубизной радужек.