Белое братство

Глава 11

После неспокойной ночи утро выдалось безмятежным, но холодным. Только ветер бесновался, неистово и звучно полоща палаточную ткань. Совсем близко в траве слышался разномастный стрекот насекомых, в небе раздавались редкие птичьи вскрики. Погодин открыл глаза и увидел над собой канареечно-желтый свод палатки. Напитанный утренним светом, он казался ослепительно ярким. Стрельников все еще спал. Сон его был тихим и (Мирослав отчего-то был уверен) чутким.

Ночью Владимир Сергеевич быстро, без лишней суеты, утихомирил разошедшегося помощника. Когда он взял ситуацию под свой контроль, остальные участники группы утратили интерес к происходящему – в конце концов, это отношения Стрельникова и нанятых им сотрудников, посторонних дело не касалось. Только Роднянский выглядел обеспокоенным и долго еще сидел задумчиво у тлеющих углей догоревшего костра. Побежав за Стрельниковым к месту, где на фоне темного неба, падая и вставая, трепыхался силуэт, как марионетка в театре теней, профессор попытался было выяснить подробности о том, что подвигло парня полезть на гору, заливаясь истеричным лающим смехом. Но Стрельников довольно резко осек его, и профессор несолоно хлебавши спустился к остальным.

Из обрывков разговора, которые доносились до палаточного городка с того места, где Владимир Сергеевич настиг дебошира, становилось ясно – тот действительно позволил себе приложиться к неприкосновенному запасу алкоголя, который Стрельников привез для себя. Делать это ему, конечно, было категорически запрещено, во-первых, потому, что любимый семидесятилетний коньяк баснословной цены Стрельников припас исключительно для собственного пользования; во-вторых, в условиях высокогорья (а они сейчас находились на высоте более четырех тысяч метров над уровнем моря) пить спиртное строго возбранялось – поскольку даже в малых дозах на такой высоте алкоголь уменьшал частоту дыхания и усиливал гипоксию, угнетая функцию нейронов головного мозга. К тому же алкоголь мог усугубить проявления горной болезни, вызываемой кислородным голоданием, которая в тяжелой форме способна приводить даже к летальному исходу. Видимо, именно подверженность горной болезни, признаки которой не всегда удавалось выявить сразу, и сыграла злую шутку с любителем коньяка, о чем свидетельствовала случившаяся с ним эйфория. Судя по тому, что утром под глазом провинившегося обнаружился налитой красным и голубым цветами кровоподтек, Владимир Сергеевич вчера быстро нашел действенное средство от неуместного веселья.

Однако синяк был далеко не первым, что открылось взору Погодина, когда он выбрался из палатки, предварительно выпутавшись из уютного кокона спального мешка. Сначала он увидел тяжелые сизые тучи, лениво, но грозно надвигающиеся со стороны Лхасы. Они напоминали комья сахарной ваты, тонкие слои которой местами свисали дымчатыми лоскутами до самой земли. Мирослав поежился от холодного утреннего ветра. После теплого, как мамина рука, спального мешка, ветер показался чужеродным и злым, он мел низко и напористо, почти у самой земли, забираясь под одежду и поднимая в воздух земляную пыль. Хорошо, что о его ноги приветственно терлась заскучавшая Алиса, которая провела ночь у входа в палатку.

Потом Мирослав заметил Ринпоче, стоящего спиной к лагерю и лицом к темному пологу туч. Он производил некие манипуляции перед ведром, имеющим в нижней части маленький кран, а ветер бесцеремонно трепал подол его монашеского одеяния. Ведро возвышалось на табурете, из крана на землю тонкой струйкой текла вода. Видимо, ритуальный инвентарь Ринпоче предоставили местные жители, которые собрались поодаль в небольшую группу и следили за процессом. Профессор и в этот раз не удержался от того, чтобы расчехлить свою «зеркалку». Он старательно выбирал кадры со всевозможных ракурсов, ходя вокруг ламы кругами.

Мирослав подошел ближе, так, чтобы видеть Ринпоче не со спины, а сбоку, остановился на почтительном расстоянии. Сегодня на его голове красовался другой убор, не каждодневная шапочка с помпонами, а специальная, очевидно, надетая по случаю ритуала. Головной убор походил на панаму с широкими полями, на передней части которой густой бахромой крепились длинные (почти до груди) нити, полностью скрывая лицо Ринпоче. Лама нараспев читал молитвы, слегка покачивая головой, отчего нити на панаме колыхались в ритме его движений. Левую руку он держал на уровне груди, беспрестанно щелкая пальцами, правая раскрытой ладонью была направлена вниз, будто указывая направление, в которое должны были уходить молитвы. Засмотревшись на ламу, Мирослав и не заметил, как за его плечом очутился Чоэпэл.

– Досточтимый Нима Ринпоче совершает ритуал подношения претам, голодным духам. Преты – души с плохой кармой, переродившиеся в одном из низших миров. Они постоянно страдают от нестерпимых голода и жажды. Ринпоче поет молитвы и подносит им воду, чтобы они могли напиться.

– А почему он прячет лицо? – спросил Погодин, поежившись от холода.

– Он прячет глаза, чтобы их блеск не отпугивал духов.