Белое, черное, алое…

— Ну ты мне можешь, конечно, еще и Алешу Пешкова в пример привести с его тягой к знаниям, только я и минуты спокойно не просуществую, выпустив своего деточку одного в город, к источникам повышенной опасности и маньякам, упаси Господи, — отвечала я, и спутник жизни хмыкал с выражением «О, женщины!» на скептическом лице.

Впрочем, на его скепсис быстро нашлось противоядие. Как любящий и воспитанный мужчина, Александр заходил за мной на работу, если освобождался раньше, а я задерживалась, ну и, естественно, рвался помочь. Несколько раз ему было оказано высокое доверие разложить по экземплярам напечатанные обвинительные заключения, и он не мог, конечно, не прочитать текст на листочках, а прочитав, с ужасом спрашивал меня:

— Что, неужели это так и было?!

— Ну ты же видишь, что это не любовный роман, а процессуальный документ.

— И что, этот мутант, этот выродок заманил девятилетнего мальчика на чердак и разорвал ему задний проход?!

— И не только этого мальчика, ты же видишь, там еще пять эпизодов. Я, когда детей вызывала на опознания, каждый раз предлагала прислать за ними машину — уголовный розыск был готов детей привозить, а мне неизменно родители отвечали: «Что вы, мы лучше на общественном транспорте, мы ведь еще не сидим, можем только стоять и лежать, нам же пятьдесят швов наложено»…

— Господи, а куда же родители смотрели, когда их детей урод на лестницах ловил?!

— А что ты хочешь от родителей? Двенадцатилетнего пацана в три часа дня послали за хлебом в магазин на углу. А вот этого, девятилетнего, мама вообще встречала на лестнице, маньяк его перехватил у лифта.

После такого чтения мой спутник жизни как-то пришел домой и обеспокоенно спросил:

— А где Гоша?!

— Во дворе играет с ребятами, а что?

— Как ты можешь его отпускать?

— Да ведь светло еще, и ребят полно во дворе.

— Я пойду посмотрю, — взволнованно заявил Александр и по пояс высунулся в окно, пытаясь определить местонахождение Гошки.

— Ну что? — с интересом спросила я.

— Вот он, бегает, — докладывал мне Александр. — Остановился. Толкает девочку, смотрит на окна… Уже восемь часов, я пойду его покараулю, мало ли что.

Еле сдерживая смех, я поинтересовалась, кто это меня тут на днях пилил за чрезмерную опеку — граф Толстой или Пушкин? Сашка промолчал.

Так что продолжаю своего большого мальчика водить за ручку. Бедный мой сонный Хрюндик на ватных ногах дотащился до квартиры, я поуговаривала его вымыть руки, переодеться и поесть при мне, он вяло отмахнулся:

— Ладно, ладно, ма, только я посплю сначала немного, — и стащив с себя школьную одежду, плюхнулся на диван.

Я поставила на плиту суп, сервировала ему стол по высшему разряду, чтобы ребенку быстрей захотелось пообедать, и побежала нести дальше трудовую вахту.

По дороге, на бегу, соображала, как мальчика, родившегося и выросшего, в общем-то, в интеллигентной семье, где взрослые без натуги выговаривают «спасибо» и «пожалуйста», приучить открывать дверь перед женщиной, благодарить за услугу без напоминаний и после еды вытирать рот салфеткой. Сходили мы тут с ним в модную пиццерию, поскольку ребенок интересовался, что такое настоящие итальянские спагетти; это мне стоило кучи денег, а Гошка еле ковырнул спагетти «болоньезе», сказал, что очень вкусно, и вытер руки о меню. Когда я рассказала об этом Сашке, он предположил, что мы, вероятно, сидели далеко от окна.

— Не поняла, какая связь?

— Ну, до занавески не дотянуться было, — разъяснил он.

Но если серьезно, у меня складывалось впечатление, что так мой ребенок выражает неосознанный протест против жестокости мира. В его маленькой душе бессилие что-нибудь изменить во взрослом мире рождает намерение поступать против взрослых правил поведения. Хорошо, если этим он и ограничится; даже думать не хочется, что его протест может пойти дальше и распространиться на пренебрежение десятью заповедями. Наркотики какие-нибудь, дурная компания…

Тьфу, тьфу, я помотала головой, отгоняя страшные мысли, и чуть не проехала свою остановку…

В кабинет я влетела под призывное треньканье телефона. Вот странно: я в большинстве случаев по звонку угадываю, кто на том конце провода. Когда телефонирует моя подружка Регина Шнайдер, способная душу из человека вынуть, если ей приспичит, — звонок громкий и требовательный; если же звон настойчивый, но нежный, это Сашка и никто больше. А если перед телефонным звонком слышны были повороты диска, — это Горчакову из-за стенки лень задницу поднять, он хочет по телефону спросить, буду ли я пить чай.

Схватив трубку, я поняла, что не ошиблась — это любимый мужчина решил напомнить о себе.

— Машунька, ты обедала?

— Не успела.

— А чего так тяжело дышишь?

— По лестнице бежала.

— Зарядку надо делать.

— А ничего, что вместо зарядки пробежка в школу, потом на работу, потом в школу, потом домой и опять на работу? Не говоря уже о стирке, готовке, мытье посуды и пола, осмотре мест происшествия и подшивании уголовных дел?

— Ну вот, опять упреки! Начнем сначала: ты обедала?

— Не успела.

— А ты же вроде бутерброды себе какие-то брала?

— Тебе показалось.