Белое дело в России, 1920–1922 гг.

Но только ли в этом цель публикаций Трубецкого? В 1923 г. в эмигрантской прессе стали публиковать материалы процесса над Патриархом. Было напечатано и т. н. «заявление Патриарха» в Верховный Суд РСФСР от 16 июня 1923 г., в котором говорилось, что «будучи воспитан в монархическом обществе и находясь до самого ареста под влиянием антисоветских лиц, я действительно был настроен к Советской власти враждебно… я раскаиваюсь в этих проступках против государственного строя и прошу Верховный Суд изменить мне меру пресечения, т. е. освободить меня из-под стражи. При этом я заявляю Верховному Суду, что я отныне Советской власти не враг. Я окончательно и решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции».

Данное заявление многими расценивалось или как «отступничество», или «советская фальсификация». Смущение вызывали слова из обращения Святейшего Патриарха 28 июня 1923 г., как бы свидетельствовавшие об отречении от того, что говорилось им в 1917–1919 гг.: «Я, впрочем, еще в 1919 г. старался отмежевать Церковь от царизма и интервенций… когда нами узналось, что на Карловацком Соборе в ноябре 1921 года большинство вынесло решение о восстановлении династии Романовых, мы склонились к меньшинству о неуместности такого решения. А когда в марте 1922 года стало нам известно обращение Президиума Высшего Церковного Управления за границей о недопущении русских делегатов на Генуэзскую конференцию, мы упразднили самое это Управление, учрежденное с благославления Константинопольского Патриарха. Отсюда видно, что я не такой враг Советской Власти и не такой контрреволюционер, как меня представляет Собор»[727]. Вместе с тем признавался и несомненно вынужденный, «принудительный» характер обращения, «под давлением ЧК».

Однако возвращаясь к 1919 году, нельзя не отметить отсутствие каких бы то ни было указаний на намерение Святейшего Патриарха отказаться от поддержки Белого движения, осудить его за некий «либерализм» или «феврализм» (скорее наоборот, за «царизм»). В свидетельстве Трубецкого речь идет об отказе благословить некое «лицо», то есть конкретного политика или военного (последнее – менее вероятно). Даже если не учитывать то, что к данному «политическому лицу» у Святейшего Патриарха могло быть вполне определенное негативное отношение, нельзя забывать, что благословение это по сути – гарантия того, что действия, поступки данного «лица» будут подтверждаться авторитетом Святейшего Патриарха. Допустимо ли подобное решение в условиях, когда благословение передается заочно, исходя лишь из доверия к князю Трубецкому, который, правда, обещает «молчать»?

Что же касается публикаций 1923 г., то нужно учитывать «контекст» их появления. Для многих в Русском Зарубежье было уже не принципиально наличие или отсутствие благословения Белому движению, прекратившему свое государственное бытие на территории бывшей Российской Империи. Важнее становилась необходимость «спасения», «ограждения» Патриарха от «гонений» ВЧК – ОГПУ. Если существовали опасения, что в 1919 г. в случае открытого благословения Патриархом участников Белого движения гонения на Церковь, репрессии со стороны ВЧК и СНК возросли бы многократно, так и в 1923-м малейшие намеки в эмигрантской прессе на «сочувствие» Патриарха Белому делу могли привести к репрессиям со стороны советских карательных органов, бдительно следивших за тем, как и чем «жила» русская эмиграция. Причем репрессии не к самому Патриарху (они его не смущали), а и «подначальных его чад». В воспоминаниях полковника А. С. Гершельмана отмечалось, что Патриарх считал необходимым соблюдать «самостоятельность» Зарубежной Церкви, которая «ни в коем случае» не должна «ссылаться в своих действиях на авторитет и указания Москвы, чем давала бы повод советскому правительству обвинять Патриарха в руководстве борьбы против советов из-за границы и через заграничных иерархов»[728].