Белое дело в России, 1920–1922 гг.

«Как участник Белого движения, – продолжал Трубецкой, – я посетил Патриарха Тихона и просил его хотя бы тайно передать свое благословение белым армиям. Я должен был привезти его благословение на Дон, и я гарантировал, что тайна не будет нарушена. Но я убеждал Патриарха решится на это, так как его благословение необычайно подняло бы дух войск. Но Патриарх был непоколебим и даже в этот решающий момент не изменил своему убеждению, что духовенство должно стоять вне политики и политической борьбы…»[725].

Для выражения позиции Святейшего Патриарха в отношении к Белому движению данное сообщение Трубецкого представляется достаточно ясным. Но неожиданно, через 10 дней «Руль» печатает «письмо в редакцию» под названием «Патриарх Тихон и Белое движение». Письмо Трубецкого начиналось с того, что он «никого не уполномочивал делать в печати какие-либо сообщения от моего имени». И далее: «Около двух месяцев тому назад по просьбе венского представителя «Русспресса» я поделился с ним, но лишь в качестве общего материала, некоторыми сведениями о Патриархе Тихоне в доказательство того, насколько обвинение Патриарха во внесении политики в Церковь является ложным и необоснованным. В рассказе моем о посещении Патриарха Тихона перед отъездом на юг России, в начале добровольческого движения, считаю нужным отметить одну существенную неточность: я не просил разрешения Патриарха передать благословение его войскам Добровольческой Армии, и Святейшему Тихону не пришлось мне в этом отказывать, но я просил разрешения Его Святейшества передать от Его имени благословение лично одному из видных участников Белого движения, при условии сохранения полной тайны. Патриарх не счел, однако, и это для себя возможным, настолько он держался в стороне от всякой политики.

Год спустя Пастырским посланием, помеченным 25-м сентября (день памяти Св. Сергия), Патриарх вменил в обязанность пастырям церкви стоять в стороне от гражданской войны. Я помню, как нас, стоявших тогда близко к Добровольческой Армии на юге России, огорчило это послание Патриарха, но впоследствии я не мог не преклониться перед его мудрой сдержанностью: всюду, где епископы и священники служили молебны по поводу победоносного продвижения Добровольческой Армии, духовенство принуждено было вслед за тем разделить участь этой армии и спешно покидать свою паству, к великому ущербу для церковного дела…»[726].

Итак, главной целью публикаций Г. Трубецкого было стремление «оградить» Святейшего Патриарха от влияния «политики» и тем самым отвести от него «неправомерные обвинения» со стороны советской власти. Теперь, по прошествии десятилетий, можно оспорить мнение Трубецкого о «великом ущербе для церковного дела» со стороны тех иерархов, которые были вынуждены «покинуть свою паству» с отступавшей белой армией. С уверенностью можно сказать, что «безбожная власть» не позволила бы им продолжать пастырское служение, приходы были бы закрыты, а самих священнослужителей ожидали беспощадные репрессии. Та часть иерархов, которые оказались в Зарубежье, обрели новую паству, разделив с воинами белых армий, с беженцами, печаль расставания с Родиной. Но они оказались «не в изгнании, а в Послании», продолжающемся и ныне в деятельности Русской Православной Церкви Заграницей, окормляющей тысячи наших соотечественников за рубежом.

Можно ли благословить «движение» вообще? Напомним, что, во-первых, термин «Белое движение» употреблялся в качестве самоназвания антибольшевистских сил в течение 1917–1922 гг. очень редко. Они носили либо краевые (областные), либо всероссийские наименования. Во-вторых, в 1918 г., когда Г. Н. Трубецкой отправлялся на Юг, в Москве не было, да и не могло быть полноты информации о том, что именно представляет собой белая армия, сражающаяся на Кубани. Встреча князя с Патриархом происходила до 18 ноября 1918 г., то есть до момента установления власти Верховного Правителя России. Святейший Патриарх понимал, что организационного единства между отдельными антибольшевистскими силами еще нет и благословение «движению» (еще не оформившемуся) выглядело бы бессмысленным. Да и в дальнейшем, слишком разносторонним и подчас противоречивым, могло представляться Святейшему Патриарху именно «движение», а не отдельные его представители. В своем Слове, сказанном в Прощеное воскресенье в день памяти Священномученика Гермогена 17 февраля (2 марта) 1919 г. Патриарх употребил термины «красноармейцы и белогвардейцы» (см. приложение № 3), но в очень обобщенном смысле.