Белое движение. Исторические портреты (сборник)

Дело объединения, однако, шло туго. Уже прибытие в Читу передовых частей Маньчжурского Отряда, состоявшееся в первые дни сентября, вызвало глухой ропот иных горожан: «демократическая» Сибирская Армия не носила погон, заменив их нарукавными нашивками в виде щитка с замысловатыми знаками различия, – семеновцы же свои погоны, бывшие в глазах многих символом «проклятого прошлого», не снимали никогда и снимать не собирались. «Опять заблестели погоны», – ворчали «сознательные товарищи», хотя за подобные реплики можно было и угодить в контрразведку; впрочем, чуть ли не через день погоны восстановили и во всей Сибирской Армии. Хуже оказалось другое: еще не остывшие от яростной и неравной борьбы, быть может, озлобленные против «мирного населения» за его пассивность и готовые за косой взгляд платить ударом нагайки, если не шашки, – семеновцы принесли с собой в освобожденное Забайкалье дух мести и розни, а вовсе не «объединения всех нас, русских». Рознь эта не имела классового характера – современник не без удивления замечал: «…Были случаи, когда в селах богатые крестьяне объявляли себя защитниками советской власти, а бедные – поддерживали атамана Семенова», объясняя это тем, что зажиточные несли основные тяготы, связанные с постоем войск, реквизициями и проч., а бедняки могли идти к Атаману в надежде поживиться; точно так же резкий недоброжелатель, повторяя газетные крики о «порках учительниц, начальников станций и телеграфистов», признавал: «Это проделывали те же самые учителя и телеграфисты», вышедшие у Семенова в офицеры. Причины крылись, очевидно, не в политической или социальной сфере, а в области психологии – рисковавший своей жизнью почти неизбежно разучался дорожить жизнью, безопасностью или тем более благополучием тех, кто от любого риска старался уклониться…

Интересно, что Семенов, по-видимому, как и прежде не воспринимается широкими массами Забайкальцев «своим». Во главе Войска остается полковник Зимин (с которым почему-то никто не попробовал посчитаться за его по сути предательскую позицию в дни январского наступления), еще и жаловавшийся, «что когда в Забайкальи была свергнута Советская власть, то Сибирское Правительство назначило Атамана Семенова Командиром Корпуса Дальне-Восточных Войск [186] и подчинило ему Забайкальское Войско (на самом деле не Войско как административную единицу, а полки, состоявшие из казаков-Забайкальцев и сформированные тем же Семеновым. – А. К.), то есть выбранный Войсковой Атаман остался без реальной силы и в подчинении у Атамана Семенова». Жалобы не соответствовали действительности, о чем говорит хотя бы тот факт, что когда Амурское и Уссурийское Казачьи Войска в октябре 1918 года избрали Григория Михайловича своим Походным Атаманом, – от земляков-Забайкальцев он такой чести не удостоился.

О причинах этого, в общем, можно догадываться. В то время как в Забайкальской Области красное партизанское движение широко затронуло лишь восточную, наиболее труднодоступную ее часть (район Сретенска и Нерчинска) – по терминологии Семенова, это был вообще не «Забайкальский», а «Амурский фронт», – Области Амурского и Уссурийского Войск были охвачены партизанщиной в гораздо большей степени, что ложилось дополнительным гнетом на плечи местного населения. Поэтому слабые Амурцы и Уссурийцы [187] , нуждаясь в помощи, должны были обращать свои взоры к «старшему брату» и видеть в Атамане заступника, Забайкальцы же, гораздо менее пострадавшие от войны, – боевые действия велись в основном вдоль линии железной дороги, – могли позволить себе относиться к Семенову, семеновцам и «семеновщине» критически и роптать на их реквизиции и расправы.

Отрицать ни того, ни другого не приходится. Не имея правильно организованного довольствия, Маньчжурский Отряд, Инородческая дивизия, да и Забайкальские полки жили в значительной степени «самоснабжением» с неизбежными при этом проявлениями произвола, усиливающимися в партизанских районах. То же относится и к поркам – так, когда рабочие Читинских железнодорожных мастерских попробовали пригрозить забастовкой, экзекуция оказалась столь чувствительной, что два дня после нее мастерские не смогли работать уже безо всякой забастовки, – и к самочинным арестам с нередко следовавшими за ними «ликвидациями» арестованных (причастных к большевизму или партизанскому движению или подозреваемых в этом). Расстрелы или «рубка» заключенных на станциях Маккавеево, Даурия или в троицкосавских «Красных казармах» стали для Забайкалья кровавой притчей во языцех; особую известность стяжала семеновская «Броневая дивизия», и сами названия входивших в нее бронепоездов, как говорили, недаром составляли весьма сурово звучащий девиз: «Атаман Семенов – грозный мститель, беспощадный истребитель, бесстрашный усмиритель, отважный каратель и справедливый повелитель» (бронепоезда именовались соответственно «Атаман», «Семеновец», «Грозный», «Мститель» и так далее).