Белое движение. Исторические портреты (сборник)

Балахович возмутился отсутствием письменного приказа и позже утверждал, что подчинился «физической силе», но важнее было другое – возможность волнений преданных генералу полков, беспокоившая Пермикина, да, должно быть, и Юденича с Родзянкой. Опасения не были лишними: к оставшемуся на своей квартире «Батьке» вскоре стали являться представители полков, взволнованные начинающимися арестами. В сопровождении приставленного к нему адъютанта Талабского полка, прапорщика графа П. Шувалова, Балахович бросился к своим частям, увещевая их не устраивать междоусобицы и подчиниться тому начальству, которое будет назначено. Тем временем в голове его, очевидно, уже созревало новое решение, и, оказавшись за городом (должно быть, на позициях), генерал заявил Шувалову, что во Псков больше не поедет, и приказал ему возвращаться, а сам отправился в эстонский штаб, попросив там убежища. В течение дня к нему присоединилась Герта фон Герхард и собралось, по разным данным, от 150 до 300 человек из состава его личной сотни (конвоя) и подразделений, сформированных генералом по национальному признаку, – литовской и польской сотен.

Посланный вдогонку за братом Иосиф Балахович то ли не догнал его, то ли сделал вид, что не догнал, а двинувшиеся разъезды нашли «Батьку», видимо, уже по дороге из Пскова в Валк, причем «генерал Булак-Балахович развернул цепь и громко сказал, что ничьих приказаний исполнять не будет, никого не признает, и если кто-нибудь будет приближаться, отдаст приказание стрелять», после чего беспрепятственно продолжил свой путь. К Юденичу же он обратился с угрозой отомстить за своих подчиненных в случае расправы над ними и телеграфировал о сдаче командования своему брату.

Вообще-то Булак закусил удила совершенно зря – как мы видели, Главнокомандующий отнюдь не собирался «выдавать» его, – но после всего учиненного «Батькой» Юденич уже не мог делать вид, что ничего не произошло, и издал громовой приказ, в котором, перечислив все вины строптивого подчиненного (самая тяжелая из них, безусловно, – «во время боя покинул нашу армию и сделал это в виду противника»), объявлял: «Ген[ерала] Булак-Балаховича исключить из списков Армии и считать бежавшим». Приказ был широко распубликован, а генерал Родзянко мог торжествовать.

Торжество, однако, оказалось скверным: «псковское действо» не могло не деморализовать Белые полки, а эстонцы еще с середины июля имели разрешение Лайдонера отступить на Изборск, что они теперь и выполнили. Распропагандированные эстонские солдаты уходили с пением Марсельезы и красными розетками на гимнастерках, а их начальники, как бы не желавшие этого видеть, возмущались тем временем действиями русского командования, обидевшего генерала Балаховича. Результатом же явилось оставление Пскова, куда ранним утром 26 августа вступили части еще недавно битой советской 10-й дивизии. Эстонцы отошли к Изборску, а русские полки – на Гдов.

На фоне шумихи, поднятой вокруг Булак-Балаховича, может показаться странным, что большинство его подчиненных так и не понесло наказания. Поплатился лишь полковник Стоякин, «убитый при попытке к бегству» (формулировка, в те годы часто бывшая эвфемизмом для обозначения бессудной расправы); Иосиф же Балахович не только остался в рядах Армии, командуя Конным полком, шефство которого тоже не было снято, но и давал Юденичу весьма интересные советы относительно личности своего брата и перспектив общения с ним: «Не отпускайте его, он вам поклянется, что бросит интриги, и когда будет обещать, честно будет верить, что исполнит; а потом встретит кого-нибудь, и тот повернет все вверх ногами – уж очень он безволен…» Сам же «Батька», утверждая, что в день сдачи Пскова со своими людьми принял участие в бою на эстонском участке фронта, писал тогда:

« Кто знает мою работу в Северном Корпусе с прошлого года, тот никогда не отважится сказать: Балахович бежал.

И из самых обстоятельств моего ухода из Пскова нельзя сделать другого вывода, кроме моей преданности белой армии и белому делу ».