Белое движение. Исторические портреты (сборник)

Распространенным было обвинение в неудаче похода на Петроград «штабов», «генералов», а нередко – и персонально Юденича, и Балахович вполне мог разделять это мнение. Теперь же в тифозных бараках и лагерях беженцев мыкались и умирали фронтовики, среди которых было немало и его «сынков», – а в Ревеле усиленно повторялись слухи о деньгах Северо-Западной Армии, якобы находившихся у бывшего Главнокомандующего.

В действительности все суммы, предоставленные Юденичу Всероссийским Правительством адмирала Колчака, лежали в лондонском банке, но известно это было немногим, а идея использовать эти средства для облегчения положения бойцов-Северо-Западников (в том, что в Эстонии все продается и покупается, больших сомнений не оставалось) вполне могла оказаться тем соблазном, перед которым не устоял решительный и авантюристичный «Батька».

Конечно, захват Главнокомандующего, дабы «убедить» его выдать армейские суммы, уже был бандитизмом чистой воды, тем более отталкивающим, что именно Юденич, как мы видели, доколе это было возможно, поддерживал Балаховича против Родзянки, и приходится вновь повторить, что в биографии Булака нет другого столь же позорного эпизода; однако ужасающее положение русских солдат и офицеров, кажется, стирало границы дозволенного, и мгновенно появившиеся слухи, будто «Батька» вырвал-таки у Юденича деньги, прибавили Балаховичу популярности, так что скоро мы увидим среди его подчиненных и тех бывших Северо-Западников, которых никто и ни в каком бандитизме не мог обвинить.

Полковник Иезовитов говорил позднее, что целью Балаховича было вынудить Юденича передать ему артиллерию Северо-Западной Армии, однако это утверждение звучит слишком глупо (войска были разоружены эстонцами гораздо раньше этих событий) и вряд ли даже повторяется со слов самого «Батьки». В то же время оно отражает нищенское состояние Особого Отряда, положение которого утратило всякую определенность после заключения 2 февраля 1920 года советско-эстонского мирного договора. Поэтому не проходит и недели, как Иезовитов обращается к «Начальнику Польского Государства» Ю. Пилсудскому с просьбой «предоставить Особому Отряду БНР участок фронта на левом фланге Польской Армии и возложить на Польское интендантство обязанность отпускать ему все потребное». Но Пилсудский медлил с ответом, денег по-прежнему не было – по инициативе балаховцев Иезовитов даже заказал в Латвии тираж почтовых марок, дабы поправить финансовое положение Отряда, – а сам «Батька» в атмосфере вынужденного бездействия, по характеристике того же Иезовитова, « дурэу i пiу ».

Тем временем в Варшаве, должно быть, решили, что смогут договориться с Балаховичем без каких-либо посредников – и 24 февраля Главное Командование Польской Армии получило отчет о состоявшейся беседе. Произведший благоприятное впечатление на собеседников генерал с готовностью заявил, что считает себя поляком, но на всякий случай предупредил: если до конца месяца еще не состоится решение о принятии его на польскую службу, то он бросит 800 штыков Особого Отряда на Остров – Опочку – Полоцк, начав свою собственную игру. Решение было объявлено 1 марта, а вскоре командующий участком фронта, один из близких сотрудников Пилсудского бригадный генерал Э. Рыдзь-Смиглый, уже с почестями встречал балаховцев в Двинске. Теперь предстояло двигаться в указанный им район походным порядком, и этот 700-верстный марш немедленно был окружен легендами, так что много лет спустя один из польских авторов окрестит его «диким рейдом» и отнесет к тем конным операциям, которыми завершилась история старой Европы.

Итак, Балахович стал поляком… надолго ли?

* * *

Впрочем, весной 1920 года можно было быть поляком или по крайней мере «пилсудчиком», оставаясь в то же время… белорусом: Первый Маршал Польши (этот титул был присвоен Пилсудскому 19 марта) вынашивал идею государства не мононационального, а федеративного, включающего в себя территории бывшего Великого Княжества Литовского, в том числе родные места Балаховича, на которые могли претендовать теперь и Польша, и Литва, и Белоруссия.

С белорусами, правда, на тот момент Булак порывает, для поляков мотивируя это мнимым «русофильством» полковника Иезовитова. С другой стороны, в разговоре с видными представителями русской интеллигенции – З. Н. Гиппиус, Д. С. Мережковским и Д. В. Философовым, пытавшимися играть в Варшаве политическую роль, – он говорил иначе: «Только мой один отряд Эстония выпустила вооруженным. Мои люди отказались разоружаться. В апреле я с ними опять иду на большевиков. Мне все равно, хоть один – но на них. Поляки возьмут меня. Отряд уже в Брест-Литовске, я увижусь с Пилсудским и еду тотчас в отряд. Потом опять вернусь. Я белорус, католик, но я сражался за Россию, и я буду делать русское дело…» Так когда же «Батька» был искренним – и был ли он искренним вообще?