Белое и красное

«Нет, Тимофея ты с собой не возьмешь, — решил старик. — Сдохнет Тимофей. А пока жив… Нюргистану бери, уж если ты ее взял себе, но внук останется… Он мой глаз, который видит, мой зуб, который уже раскрошился, и мое гаснущее сердце», — размечтался Тимофей. Теперь он все чаще разговаривал сам с собой. В этот момент лицо у него прояснилось, но он тут же насупился — увидел свое отражение в воде: сейчас он один и мог себе позволить, чтобы изборожденное морщинами лицо, лицо старого мужчины, выражало его мысли, его чувства, ведь на людях он никогда себе такого не позволит.

Хорошо, когда есть внук. Мужчина повторяет себя в своем сыне, в своем внуке, так же как в нем, мужчине, повторили себя его отец, дед, отец деда. Ну а если у якута внук с голубыми глазами и светлыми волосами, сколько же хлопот…

Тимофей чувствовал: с теми, кого привезли жить к якутам, кто поднялся против царя-солнца, ничего хорошего не будет. Сколько он себя помнил, всегда в улусе жили бунтовщики из далеких сторон. Они лечили якутов, рассказывали им о мире, пахали, сеяли. Одни умирали, другие бежали, их ловили; сам Тимофей как-то участвовал в погоне, правда, были и такие, которым добрый царь разрешал вернуться в те края, где весны и лета больше, чем зимы, где в морозные ночи не слышно шепота звезд. Якуты в улусе понимали язык новых пришельцев, он был похож на речь русских. Жили они вместе, а все же как бы только рядом. Вот Антон… Добрый человек Антон. Мудрый человек, да глухой он, зова матери-тайги не слышит. Не его она мать.

Ветер переменился, и островок с березами медленно направился в сторону плотика. Прошлым летом на озере плавало два таких островка, один прирос к берегу. Больше здесь за зиму ничего не изменилось. Разве что росомаха сюда пришла. Тимофей должен ее выследить и убить, а то она съест все приманки, да и зверя истребит. Трудная это будет работа, и он все откладывал…

В тайге ничто не могло удивить Тимофея. Он различал ее голоса и днем, и в ночи. А с того самого времени, как не стало царя-солнца, странные вещи происходят в Намцы.

«Пожалуй, нынче вернусь пораньше», — решил Тимофей.

— Ян Станиславович, не спишь? Капитолина Павловна просит к чаю.

Времена могли меняться, но не благословенные обычаи этого дома. И порядок приглашения к чаю не изменился. Петр Поликарпович не постучал в дверь, а позвал снизу. Не любил он взбираться по крутой шаткой лестнице.

— Ян Станиславович, самовар на столе.

— Иду, иду… сей момент.

Чарнацкий добрался до дома Долгих поздним вечером. Услышав, что мать с кем-то разговаривает, вышла из своей комнаты Ольга. Таня, оказывается, отправилась на вечеринку, а Ирина уже спала, так как утром ей очень рано вставать. Почему очень рано? Этого Чарнацкому никто не сказал. Ольга, видя, как он устал, поздоровалась и тут же исчезла. Чарнацкий поднялся в свою комнату и, едва лишь прикоснулся к подушке, тотчас заснул мертвым сном.

Подойдя к окну, он широко распахнул обе створки и высунулся наружу. Куст сирени, аккуратные грядки с овощами, бочка для дождевой воды, в которой он увидел, будто в колодце, свое отражение, невысокий забор, трухлявый, обросший мхом, за забором — запущенный соседский двор. Посреди двора стоял мальчуган с рогаткой и целился куда-то. При виде Чарнацкого прервал свое занятие, подошел поближе к забору, присмотрелся и звонким голосом, в котором звучала радость встречи, крикнул по-польски:

— Католик забрался под столик!

Значит, ничего не изменилось, только этому представителю православия было уже не четыре, а семь лет. И он научился выговаривать все буквы.

Чарнацкий отошел от окна. Возле двери висело треснутое, потускневшее зеркало. Непроизвольно он глянул в него. С тех пор как сошел с парохода в Усть-Куте, он видел свое отражение только в воде, в озерцах, попадавшихся в тайге, поэтому сейчас с интересом разглядывал себя. Борода и усы совсем посветлели, выгорели на солнце, а глаза на обветренном лице казались еще более голубыми.

Пока он спускался, ступеньки так скрипели, что казалось, скрипят стены и балки — весь дом, помнящий еще времена Александра I. В этой части города, на окраине Иркутска, почти все дома были деревянные.

Петр Поликарпович ждал его внизу, в коридорчике, ведущем в гостиную.

— Как я рад, как я рад!.. Возвращаюсь с ночного дежурства, снимаю сапоги, а Капитолина Павловна шепчет мне, хотя этим регистром в своем голосе она редко пользуется: «Тс-с, он спит!» — «Кто?» — спрашиваю, хотя сразу догадался. «Да Ян Станиславович появился, страшно усталый, только поднялся наверх и тут же погасил свет». Значит, прямо с дороги к нам? — приветствовал гостя Петр Поликарпович.

— Прямо к вам.

— Ну-ка, покажись, дай-ка я на тебя посмотрю, братец…

Он обнял Чарнацкого, но без излишней фамильярности. Потом чуть отодвинул от себя.